Владимир Максимов - Не оглядывайся назад!..

Конечно, можно было просто наблюдать со стороны агонию зверя, видя, как недоумённо ревя от боли и не понимая до конца, что происходит, тот, сидя на земле, двумя лапами раздирает свой живот, выворачивая наружу внутренности, желая любой ценой избавиться от нестерпимой боли. Однако самоубийство зверя Тимофей никогда не одобрял. И если к нему нельзя было подобраться с ножом, он подходил к медведю с карабином и, почти вставив ствол в его ухо, нажимал на спусковой крючок. Долго после этого покуривая трубочку и глядя на безмолвного могучего врага.

На сорок первом медведе отлаженный механизм охоты, основанный на безупречном знании повадок зверя, дал сбой. Медведь попался Тимофею небольшой и… нетипичный. Он не встал перед охотником на дыбы, чтобы нанести свой смертельный удар, снимая с соперника скальп, но и оголяя при этом живот (где самая тонкая шкура), как это делали до него все его собратья…

Медведь, не оборачиваясь и не огрызаясь на хватающих его сзади за гачи собак, проворно подскочил на четвереньках сбоку к не успевшему даже развернуться ему навстречу Тимофею, ловко выбив из его рук пальму́́. Вторым ударом передней лапы медведь просто оглушил охотника, не успевшего передёрнуть затвор карабина.

Зверь действовал нетрадиционно, нетипично для медведя, не так, как в подобных случаях действуют его сородичи. Но именно поэтому он победил…

Тимофей не мог знать личного опыта этого некрупного хищника. Он, как на пальму́, никогда доселе не изменявшую ему, опирался на опыт поколений, свой собственный и – традиционное поведение зверя…

На небольшой полянке у ручья, где они сошлись, вскорости можно было обнаружить лишь окровавленные лоскуты одежды охотника, его карабин, да пальму́ со сломанным черёмуховым черенком…

Медведь же стал шатуном. Ведь, разбуженный человеком, он не может вновь залечь в берлогу. А до весны было ещё очень далеко и питаться зверю чем-то было надо…

На следующий день, с пристыженно опущенными головами собаки вернулись в посёлок. Одна из них притащила в зубах часть окровавленного рукава с кистью правой руки. Но рассказать о том, что произошло там, на Сукпае, под низким зимним небом, она не могла…

Дочь Тимофея, учившаяся в это время в Институте народов севера, отвезла своему преподавателю записки отца. И вскоре, изданная в Ленинграде, вышла книга первого и, судя по всему, – последнего удэгейского писателя Тимофея Калюндзюга.

А ещё через несколько лет, согласно постановлению высших партийных инстанций «О сохранении культурного наследия малочисленных народов СССР…» в Гвасюках, в просторной избе, построенной присланными из Хабаровска строителями, был открыт музей писателя, в котором в основном хранились его личные вещи. Национальная одежда, паняга, у́лы, ножи, пальма́, трубка, изготовленная им самим из берёзового капа. И – конечно же несколько десятков экземпляров тоненькой зеленоватой книжки «Вниз по Сукпаю», на обложке которой был изображён присевший охотник и нависший над ним тёмной глыбой медведь, со страшно оскаленной пастью.

Директором, хранителем, экскурсоводом (в чём надобности почти никогда не было) стала дочь Тимофея Нина, «заработавшая» себе в сыром Петербурге чахотку и поэтому вернувшаяся для поправки здоровья в родные места…

Роду Кимонко тоже было чем гордиться! Они, как и Калюндзюга, слыли отличными охотниками и рыболовами, но, самое главное (так они считали сами), среди них было много хороших борцов. Именно поэтому, при каждом удобном и неудобном случае, Кимонко вызывали Калюндзюга на поединок. Помериться силами на льду запорошенной снегом реки.

Иногда борьба могла продолжаться целый день, не выявляя явного победителя. Однако Кимонко были уверены, что победили именно они, потому что для очередной пары борцов роду Калюндзюга уже некого было выставлять.

– Слабый род. Одни девчонки родятся, – удовлетворённо кивали головами старики из рода Кимонко, и оба рода расходились по разным берегам.

Бесспорным же преимуществом рода Кимонко перед Калюндзюга и теми, и другими считалось то, что бывший леспромхозовский магазин «Смешанных товаров» находится на их, левом, берегу.

И если музей, расположенный на правом, кроме его директора, хотя бы из-за того, что она жила в том же доме, почти никто не посещал, то в магазин ходили все, за исключением младенцев, которые ходить ещё просто не умели.

Особенное паломничество возникало у «торговой точки», после окончания промысла, когда – ещё леспромхозовская продавщица, так и оставшаяся жить в Гвасюгах после смерти мужа, похороненного тут же, за околицей, – получала спирт.