Владимир Максимов - Не оглядывайся назад!..

Менее чем за сутки с нашей первой встречи что-то неуловимо изменилось в Римме. Она как будто стала менее красива, словно невидимая болезнь незаметно подкралась к ней, слегка исказив её прекрасные черты. Впрочем, от этого она не стала менее любима и желанна…

– А куда ты собираешься ехать? – спросил я.

– К ракетчикам. Они обещали прислать за мной вездеход. А от них – в стойбище, к орочам. Забрать книги, которые я отвозила им месяц назад, и привезти новые. Обратно они меня на оленях доставят… Я ведь ещё ни разу в жизни не ездила на оленьей упряжке… Да и много чего другого, как выяснилось уже здесь, я ни разу в жизни не делала и не умела делать… Думаю, что вся моя поездка займёт дня два, не больше. Но перед тем как прислать вездеход, военные заранее позвонят…

Она замолчала, будто устав от столь пространной речи.

Отпив немного зелёного чая с молоком из гранёного стакана в подстаканнике (забытый этот атрибут отчего-то сразу же напоминал мне купе вагона), взглянула на стол и, словно извиняясь за скудость завтрака: чёрный хлеб с маслом и мёд, продолжила.

– Мясо вчера было очень вкусное… И – не только мясо, но и вино… – Она сделала небольшую паузу, будто припоминая что-то далёкое, а потом закончила: – И всё остальное – тоже…

Не знаю почему, но я вдруг явственно понял, почувствовал, что Римме сейчас на какое-то время лучше остаться одной.

– Я, пожалуй, пойду, – сказал я, поднимаясь из-за стола. – Кое-какие дела надо сделать…

– Иди, – ответила Римма.

Она тоже вышла из-за стола и, немного шаркая своими кожаными подошвами, пришитыми прямо к шерстяным носкам, подошла ко мне и поцеловала в щёку.

– Спасибо тебе за всё… Пожалуйста, не обижайся, но у меня сейчас такое состояние, будто я совсем недавно побывала в центре урагана. Так что я себе на сегодня выписываю больничный лист. Хочу как следует выспаться… Давай увидимся завтра, с утра, можно в библиотеке. Я хочу, чтобы ты запомнил меня красивой, а не такой, как сейчас.

– А вечером?

– Не надо. Я собираюсь написать родителям пространное письмо. А пишу я медленно, да и подумать мне надо об очень многом. И ещё – побрейся, пожалуйста, – ты колешься.

Утро следующего дня выдалось настолько чудесное, что хотелось или, раскинув руки, закружиться в ритме вальса – чего я делать не умел; или заорать во всё горло – что у меня получилось весьма неплохо, – от полноты чувств, от своей случайно встреченной любви, от предчувствия новых счастливых минут, дней, а может, и лет, в которых рядом непременно будет Римма.

Хорошо было ещё и оттого, что сейчас я был совершенно один и свободен, как ветер, игривыми, незлобными волнами набегающий с Татарского пролива. Он был слегка солоноват, а я – слегка как будто пьян!

Радовало и то, что обычно безразличная ко всему инородному тайга пощадила нас с Юркой, выпустив из своих беспредельных объятий…

Мы живы, молоды, здоровы! Чего ещё желать и требовать от жизни?

Натянутый как парашют купол неба голубел в своей бездонной выси. А под ногами весело похрустывал, поскрипывал снег, ещё лежащий на крышах домов не почерневшими от солнца, пышными перинами, которые, казалось, вдавливали их по окна в плавные и такие же белые сугробы…

Но и невидимые токи весны были уже различимы, разлиты в воздухе, что ощущалось с каждым новым вздохом.

– Ух, хорошо! – сам себе сказал я, подходя к калитке дома Нормайкиных. «Красотища-то кругом какая! Разве такие снега в городе узришь?» Две последние фразы я произнёс уже мысленно, потому что, открыв калитку, увидел под навесом деда Нормайкина и Юрку, приготовившихся пилить дрова.

– А мы уж хотели всесоюзный розыск объявлять, – сказал вместо приветствия мой напарник. – Пропал, дескать, охотовед во цвете лет. Да – не в тайге дремучей, а в посёлке… Хорошо, что нарисовался, а то бы точно искать принялись. Где тебя носит-то по ночам? – уже без улыбки закончил он.

В это время ко мне, виляя хвостом и всем своим телом, неизвестно откуда с радостным скулежом выскочил Шарик. И я, присев на корточки, стал гладить его, ничего не отвечая Юрке. Никому ничего объяснять мне не хотелось.

Весь предыдущий день я думал о нас с Риммой, а вечером вдруг ощутил неясную тревогу и с каким-то тяжёлым предчувствием, несмотря на то, что она просила меня не приходить, всё же отправился к ней.

– Ну что тебя так долго не было? – открыв дверь, воскликнула Римма.

– Ты же сама сказала – будешь писать письмо.

На мой ответ она только махнула рукой.