Владимир Максимов - Не оглядывайся назад!..

На том и расстались. Светлана Павловна направилась в свою сторону, я – в свою.

Лёжа на полке, в приятном изнеможении и почти засыпая, я млел от сухого жара прогретых осиновых досок, немного уже почерневших, но чисто выскобленных. Даже шевельнуть рукой, чтобы плеснуть на раскалённые камни горячей водой, в которой до этого запаривались берёзовые веники, мне было лень. Да и особой надобности, надо сказать, в этом не было. Солёный пот и без того ручьями струился с меня.

Кажется, я даже задремал…

Вдруг камни яростно зашипели, и в клубах летучего пара возникло что-то розово-молочное, превратившееся через миг в крепкое женское тело с прекрасными формами и слегка колышущейся упругой гладко-глянцевой грудью.

– Так и замёрзнуть можно. Заснул, что ли? – весело заговорила Светлана Павловна и плеснула ещё раз на вновь змеёю зашипевшие камни. – Я уж испугалась, не угорел ли часом тут мой банщик. Вот и решила сама проведать, да заодно как следует попарить. Не возражаешь? – спросила она, поднимаясь на полок.

Я быстренько перевернулся на живот, чтобы наглядно не обнаружить ответ моего организма на её вопрос. Мысли путались, и соображал я в этот момент, надо сказать, с трудом. Ещё ничего не успев ответить, почувствовал, как по моей спине проворно заходили два разлапистых, душистых берёзовых веника.

– А, будь что будет!.. – словно падая в пропасть, решил я, не в силах противиться приятному, расслабляющему тело прилипчивому похлестыванию веников по спине, ногам, пяткам.

Краем глаза совсем рядом я видел часть красивых, упругих женских бёдер и тёмный треугольничек пушистых волос вверху, в месте их соединения. И эта картина не давала мне расслабиться до конца.

– Ух, не могу! – через какое-то время скатился я с полка, выбегая в предбанник, сам не зная точно к чему, собственно говоря, это моё «не могу» относится. То ли к нестерпимому уже жару, то ли к нестерпимому желанию слиться в одно целое с этой ладной, игривой и такой бесстыдной вдовушкой.

Холодная вода почти привела меня в чувство, и я уже было собрался потихонечку, хотя и не успел помыться, улизнуть отсюда, от греха подальше. Однако одеваться отчего-то не спешил, продолжая сидеть на лавке в совершенном смятенье самых противоречивых чувств.

– Олег! Попарь меня, пожалуйста, будь добр, – услышал я из-за двери приглушённый голос Светланы Павловны.

Веники в моих руках с таким остервенением хлестали её тело, будто она была приговорена к битию розгами бессчетное количество раз. Волосы у меня на голове от жара трещали, руки без верхонок при каждом взмахе обжигало, пот заливал глаза. А Светлана Павловна, лёжа на животе, только сладостно постанывала, повторяя: «Ух, хорошо! Ещё, ещё!»

Её гладкие ягодицы лоснились от влаги и упруго подрагивали от ударов веника. А тот всё чаще и чаще возвращался к ним, таким идеально округлым, порозовевшим… И всё больше хотелось прикоснуться к ним не веником, а рукой…

Через какое-то время, с затуманенной головой, я вновь вылетел в предбанник и вылил на себя несколько ковшей холодной воды…

Вскоре в клубах пара, распаренная, розовая, удовлетворенно улыбающаяся, не спеша ступая через порог, в нем появилась и Светлана Павловна.

Она тоже вылила на себя ковш холодной воды, будто сама залюбовавшись упругостью тела. Затем села рядом со мной на скамью, как и я, прикрывшись полотенцем, будто только сейчас обнаружив, что она не одета. Потом не спеша выпила кружку кваса, который стоял в банке на прохладном полу, и сказала:

– Ступай, Олежа, помойся. Я – уже. А я немного остыну и за труды твои таким тебя массажем угощу! Иди, а то, не дай бог, ещё простудишься… Да полотенце-то здесь оставь!

Её сильные, нескромные пальцы проворно заходили по моей спине, пояснице, вверх-вниз. И снова вверх: к плечам. Потом вниз – теперь уже до самых пяток, ступней, пальцев ног. И снова вверх – не минуя ни одну часть тела…

И в какой-то момент всё её жаркое тело будто бы со всех сторон вдруг обволокло меня, словно белое летнее облако, погрузив в себя. И мы оказались на тёплом, уже сухом полу небольшой чистой мойки, с маленьким, тускло светящим уже предвечерним светом оконцем.

И после ведь тянули же к себе эти, потаённые от глаз людских, бани по субботам. Да и не только бани и не только по субботам… Хотя, наверное, в улусе многие о многом догадывались… И о Тае думалось, как о чём-то почти нереальном, таком далёком. Причём, – лишь с лёгким сожалением и без особых угрызений совести. И писем от неё тогда не приходило. И я ей в это время не писал… Не осознавался, видно, до конца тогда мной этот Иудин грех. Грех предательства близкого, любимого человека. Ведь и тогда я точно знал и чувствовал, что любил по-настоящему только Таю, её одну… И в то же время мог быть со Светланой Павловной, будто воля моя была парализована. И анализировать ситуацию я не хотел. А может, и не мог…