Анатолий Знаменский - Без покаяния

— А я знаю? Без памяти был. Сорок один градус еще с утра намерили эти коновалы!

Лень Пустоваленко возиться в поздний час с этим окурком, а то он бы вытряхнул из него правду. Да уж спать пора, ночь… И кое-какие дополнительные детали уточнить не мешает. Уж больно жаль куму Дворкина терять, свой же человек!

Ладно, на сегодня хватит. Нажал кнопочку под столом, вызвал тюремного вертухая.

— В десятую его!

В десятой камере рыл восемь на Леньку уставились, хотя она рассчитана по нормам всего на четверых. Тут, как говорится, и на нарах, и под нарами…

Два фраера — по пятьдесят восьмой, один — саморуб (саморубов тоже теперь судят как саботажников), остальные — бандиты.

В почетном дальнем углу на нарах — именитые люди: Тимка Середа и Лухинин — Медный Лоб. Про них Ленька много слышал, за каждым много дел, сроков, побегов и прочего.

Тимка Середа — бацилльный, сухонький, с бугроватым шрамом на морде, медвежатник в прошлом, специалист по несгораемым шкафам. Высокого класса. Аристократ. И пузо у него крест-накрест порезанное ножом, это Леньке точно известно. В тридцать шестом еще, при произволе, резался Середа на глазах начальства от несправедливости. Но пузо ему зашили, йодом смазали, чин чинарем. Помирать по собственному желанию у нас не положено.

Плечи у Середы узкие, грудь куриная, и на теле никаких наколок-татуировок, но все знают его: вождь, пахан, чье слово непререкаемо.

Другое дело — Медный Лоб. Этот и горлом берет, и во рту — фикса, и кулачищи — как у Драшпуля на штрафном, а почету того нет. Этого можно и послать иной раз. Медный Лоб — кличка за себя говорит.

Лежат они в углу, как два злых змея, молча ногой указывают, что и кому нужно делать по камере, и все им подчиняются. Пол мыть и парашу на палке выносить Середе и Медному Лбу «не положено», а положено им кастрюлю с баландой и хлебные пайки получать из рук дежурного вертухая на всю камеру один раз в день. Вся гуща из кастрюли и горбушки поинтереснее — за ними. Когда Середа принимает кастрюлю в обе руки, то Медный Лоб орет панически: «Не расплескай!» — это чтобы наверху жиже было.

А хуже всего достается, конечно, фраерам-«фашистам». Тут хитрый расчет у тюремщиков: если убить человека прямо нельзя, то посади его к долгосрочникам вроде Середы, он и сам с ума сойдет.

Но Леньке-то не страшно. Он еще покуда не «фашист» и не ссученный, свой в доску.

Подошел, рассказал вождям, за что попал в тюрягу. С подробностями, но так, чтобы не приплетать к делу посторонних. Как на морозе чуть не околел.

— Во бля! — обрадовался чему-то и заржал Медный Лоб.

— Дворкина уже захомутали, — спокойно и задумчиво сообщил Середа, который всегда и все знал раньше других. — Днем притаранили, в девятой, рядом… Пойдет, сука, с тобой по делу через семнадцать.

«Через семнадцать» — значит, по пункту 17 Уголовного кодекса, то есть за соучастие… Присел Ленька на краешек нар, задумался. Соучастие — в нем? Какая гадина все это выдумывает? А? Люди добрые, заступитесь!

Слышит: тук, тук, тук — тихонько в стене. Заработала тюремная азбука, телеграф.

Бацилльный Середа молча приставил кружку донышком к стене, ухом приник. Медный Лоб — рукой на всех: тише, черти!

Послушал Середа, сложил в уме точки и тире и отбросил кружку.

— Дворкин тоже с допроса вернулся, на санитара все сваливает… Как фамилия-то у санитара, что-то неразборчивое? — скосил глаза в сторону Леньки.

— Блюденов, — сказал Ленька.

— Во бля! — подивился такой фамилии Медный Лоб.

— Так что он, лепила ваш? Серый фраер? — спросил Середа.

— А хрен его знает…

Тимка Середа не глянул даже на Леньку, лег на спину, локти выставил, а ладони под голову. И глаза в потолок уставил, покусывает губу, думает-решает.

Он — политический глава всей хевры в Коми, вождь большого хурала, голова. Он должен вникать во все, разбираться в каждой мелочи, свое слово говорить, иначе порядка в бараках не будет, а значит, и авторитета.

— Ну, так что? Может, темную ему ночью? — счел нужным Середа посоветоваться с Ленькой.

Ленька испугался. Он вообще побаивался мокрых дел.

— А ну его! Мелкая собачка, — отмахнулся Ленька находчиво, не уронив чести.

Середа бацилльно усмехнулся.

— Тогда, значит, небольшой камерный концерт ему. Под парашей. — И приказал Медному Лбу: — Отбей приказ. Токо тихо, не развали стену.

…Утром, едва вернулись соседи с оправки, звякнул на двери засов, возникла за стеной какая-то возня, рев, глухие удары в днище оцинкованного бачка и, наконец, громкие вопли самого Дворкина… Ленька мог запросто представить себе, что там происходило.