Анатолий Знаменский: По старой дружбе

Кожанку… не надевал бы, — сказала жена, мягко, заученно поворачиваясь у гардероба. — Теперь их только шофёра носят, вроде спецодежды…

— Не учи учёного! — весело сказал Калядин, стараясь, впрочем, скрыть нотки весёлой самоуверенности и даже какого-то молодого нахальства, проснувшегося в нём.

За окном призывно и бодро тарахтел «газик». Калядин легко, несообразно возрасту, кинул зашелестевшее пальто на плечи, одёрнул жёсткие, но уже поморщенные кое-где борта, выпятил грудь. Движения его были размашисты и упруги, и в нарочитом, весёлом окрике — не учи учёного! — ничего обидного, не было, но жена как-то грустно и просяще смотрела на него. Смотрела, точнее сказать, как побитая, хотя Калядин за всю жизнь её пальцем не тронул.

Не хотелось входить в тонкости женских ощущений, да и времени не было. Калядин захлестнул на крепкой шее новый клетчатый шарф удавкой; жена тихо, неслышно сняла у него пушинку с ворота.

— К обеду приедешь?

— А чёрт его знает! Вызвали вот по телефону, а там — хозяйственный актив. Не знаю, — небрежно сказал Калядин.

Оборачиваясь к двери, увидел её жалкие, как бы даже обиженные глаза, мельком глянувшие на оборванный, обнищавший к концу года численник над комодом.

И вздох услышал своей пухлой, обтянутой черным хромом спиной — привычный бабий вздох, осточертевший за долгие годы счастливого супружества.

Нет, ничего не заметила Дарья! Не заметила, что был он нынче в особом настроении, вроде именинника, что его распирали тайные надежды, что собирался он сегодня праздновать какую-то свою личную, тайную победу. Она даже не обратила внимания, как, забежав на минутку домой, он старательно драил хромовые сапоги мягкой бархоткой, перед недальней этой дорогой…

Собой занята! Вот так проживёшь с человеком двадцать пять лет, целую четверть века, перемучаешься под гнётом любви и моральной дисциплины, а потом и окажется, что даже чужие люди лучше тебя понимают, интереса у них больше к тебе, чем у родной Дарьи!

Как сегодня Наташа-то глянула, когда передавала телефонный вызов! Аж слезы на глазах выступили! Наташе этой, правда, уж за пятьдесят, она и без причины иной раз глаза вытирает, сидя на проходной у телефона, но ведь тут другое дело. Тут она за близкого человека порадовалась, и голос дрогнул от преданности и сочувствия:

— В райком вас кличут, Петро Митрич. Вот, только что позвонили, чтобы сразу…

— Куда явиться-то? — задержался Калядин в проходной.

— Да ко второму будто, сказали. Прямо. Надо быть, вспомнили и про вас!

Ему даже показалось, что старуха перекрестила его спину.

Наташа работала у Калядина в разных должностях уже лет пятнадцать, если не больше, с тех давних пор, когда и он сам занимал иные посты. Была последовательно сторожихой и уборщицей райкома, курьером в упол-минзаге, а ныне — совмещала должности кладовщика, вахтёра и телефонистки на кирпичном заводе. Наташа переживала за Калядина, считала его хорошим человеком и уж, конечно, оценила нынешний телефонный звонок, не то что супруга. Жене-то он, правда, ничего пока не говорил, но ведь должна же она догадаться, заметить в нём перемену.

— Жми! — сказал Калядин, устроившись на тесном сиденье, рядом с шофёром.

Шофёр — длинный, нескладный парень в курточке из искусственной кожи и простроченных вдоль и поперёк шароварах с какими-то заклёпками где надо и не надо — с усилием дёрнул рычаг скоростей.

— В райком, говорят?

— В райко-о-ом, — с удовольствием кивнул Калядин, выпрастывая сбившуюся полу. — Иван Сергеич, видно, вспомнил…

— Опять, верно, про политучёбу?

— Да нет, другое что-то…

Год назад тоже был вызов, напоминали Калядину насчёт самообразования, а шофёр так понял из его слов, что речь шла о политучёбе на заводе… Но чему учиться человеку его возраста, если у него размаха и опыта на целый район и сил хоть отбавляй?… А его заперли на паршивый сезонный заводишко районного масштаба, в котором, правду сказать, и делать-то нечего! Рабочих — чуть больше сотни, один бухгалтер, два сменных мастера, Наташа да вот ещё электромонтёр, умеющий водить старенького «козла», если вызовут куда, — вот и все масштабы. И в штатном расписании этот завод числится цехом! Цех по выработке кирпича, при лесокомбинате. А был бы рядом консервный завод побогаче, был бы, значит, при консервном заводе…

Никогда Калядина не снимали с треском, не отдавали под суд, выговоров даже заработал за всю свою жизнь немного, а вот так случилось: за долгие годы тихо и мирно скатился он до этого кирпичного заводика. Спроси: как? — никто не скажет, не объяснит.