Андроник Романов - 1надцать (сборник)

– Ты знаешь, что ты особенный? – говорит она и останавливается, заслоняя собой девушку в черных лосинах, так некстати обогнавшую нас. – Посмотри на меня. Что ты видишь?

Длинный пальчик с расписным коготком касается верхней пуговицы моего пиджака.

Мне совсем не нужно ее рассматривать – я прекрасно помню аккуратное ухоженное лицо, такое же, как и восемнадцать лет тому назад. Потому – взрослый жених и юный поклонник вдвое младше ее, и, что естественно, вдвое глупее, платье от Шанель, гламурная сумочка, чулки и неизменная артистическая осанка. Мне понятна она целиком, вся – с ее страхами, целями и поступками. Забавно наблюдать этот живой завораживающий спектакль вблизи, касаясь ее костюмов и декораций. Она подходит слишком близко, так, чтобы аромат парфюма смешивался с запахом ее тела. Есть что-то безусловно болезненное в образе эмигрантской поэтессы, который она старательно рисует. Какая-то патетическая шизофрения.

– Почему же ты не любишь меня, сука, если я такой хороший?

– Что ты такое говоришь, Антон?! Зачем так грубо? Купи мне лучше кофе. Ты такой циник! И потом, кто тебе сказал…

– Ну, извини, – зло улыбаюсь я. – Это реплика из моей пьесы. Лексическая импровизация.

Развязность ее заводит. Я это знаю. Вот он – вспыхнувший румянец, еще слово и – скомканная постель, жара, обязательная для смешивания всех видов жидкостей, источаемых телами в обилие под и над отброшенным одеялом. Хотя почему постель? Подойдет любой чердак или угол за дворовыми гаражами.

Она смотрит на меня и выдает:

– А женись на мне! У тебя же есть деньги на свадьбу?

– Юля! – смеюсь я, – Секс без света и под одеялом… Лучше пойдем пить кофе.

Она теперь проще, банальнее и больнее, чем та, которую я знал, – гордую, с задранной головой, идущую к особняку Литературного института так, что окликни и – взлетит. Теперь мне было бы мало ее роскошного тела, а больше ничего и не осталось. Даже теоретически к истории с двумя комплектами ключей, выносом мозга и мусора, что неизбежно при любом продолжении, я не готов. Если таки расслаблюсь и поплыву в этой лодочке, обязательно ее брошу, отомщу, и меня никто не остановит, никакой Экзюпери. Все это плохо кончится. В первую очередь для нее. Я ведь вижу старательно гримируемое сиротство и обреченную надежду разделить с кем-нибудь что-то, кроме животного тепла. Да о чем я вообще думаю?! Все, что мне теперь нужно, – рассказать ей правду. Слово «рассказать» здесь неуместно и невозможно. Иногда мне кажется, что я не пошел бы в драматурги, если бы всю мою жизнь не искал способа одновременно сдержать и нарушить данное слово. И ведь головой понимаю, что плевать бы на это, тем более после смерти Ванюши, растереть и забыть. Но ведь не могу! Видимо, она мне все-таки важна, эта веселая, выпитая до самого донышка взрослая девочка.

– Так уж и под одеялом? – в ее голосе капризная игривость.

– Да какая разница? Ты все равно меня не любишь! – передразниваю я ее интонацию.

– Ты серьезно? Антон!

– Хочешь поговорить об этом?

– Да. Да! Я хочу поговорить об этом!

– Давай! – я делаю лицо. Она становится чуточку серьезнее, а я смотрю на часы и развожу руками:

– О! Не успела… Пойдем, опоздаем.

– Куда опоздаем? – она морщит носик, но послушно идет следом.

– Мы идем в театр на спектакль по моей пьесе. Ты же ведь знаешь Жарова? Он режиссер в ТАМе.

– А заранее сказать? Я бы специально оделась.

– Ты классно выглядишь. Возьмем кофе в «Шоколаднице» и пройдемся. Дойдем за полчаса. У них сейчас помещение в конце Остоженки.

– Ну, хорошо, – соглашается она, – Только зря ты думаешь, что мы такими темпами не опоздаем. Может, лучше машину?

– А давай на автобусе, – улыбаюсь я, замечая триста шестьдесят девятый, – Как раньше. Бежим!

И мы, взявшись за руки, бежим через дорогу. Автобус битком. Покупаю у водителя талон. Под пиканье валидатора проходим через турникет. Я протискиваюсь в угол между окном и каким-то странно изогнутым поручнем. Вокруг лица и подмышки. Она не отстает и в тот момент, когда добравшись до заветного угла, я разворачиваюсь чтобы прислониться к нему спиной, она оказывается прямо передо мной, лицом к лицу. Автобус трогается с места, и по предсказуемой траектории она резко сокращает расстояние до моего нежелания думать о последствиях происходящего.

– Почему-то мне все время хочется тебя трогать, – говорит она, обнимая меня, – У меня к тебе особенное отношение. Я тебе говорила?

– Да, ты мне говорила. Слушай, мы ведь с тобой друзья?