Андроник Романов - 1надцать (сборник)

Егор молчит.

– Я, между прочим, в тебя не пальнул потому, что ты тогда в овраге…

– Что? – он поворачивается ко мне и ждет.

– Ладно, не суть… Я хочу сказать – нельзя никого лишать жизни. Понимаешь?

– Враг не ребенок, – говорит Егор, – не нужно путать.

– Ты же верующий, Егорушка. Как же первая заповедь? Ты же крест носишь. Там нет конкретики и нет условий, которые выключают «не убий»…

– А зачем ты сам приехал? Какое твое москальское дело? Че ты здесь потерял?

– Не зли меня, малой, – я стараюсь говорить спокойно, но у меня плохо получается – Я защищаю людей от выродков, а ты, сука, в тир приехал пострелять, сучонок долбанный…

– Усіх вас поріжемо на криваві ремені, суки! – шипит Егор.

Ушатать бы этого малолетнего придурка… Мы долго молчим. Я не выдерживаю первым.

– Нас сейчас обоих кончат на этом чердаке, – говорю я. – Что там? – киваю на коробки, – Ну?! Не слышишь что-ли?

– Что?! – огрызается он. – Шмотки. Гражданка и постельное.

– А ну-к, – я протягиваю руку в темноту.

Он кидает мне что-то скомканное светлое. Ловлю. Рубаха.

– Под низ самое то! – говорю я.

Переодеваемся. Натягиваем поверх чистого свое, дубовое, воняющее потом и грязью.

Егор крестится. Какое-то инстинктивное желание сделать то же самое в подобных обстоятельствах – при чистой рубахе и близости смерти.

– Давай так, – говорю я, – ты легче, спустишься первым, осмотришься, глянешь машину. Если все путем, попробуй открыть ворота. Только замок. Не заводи и не распахивай! У нас один шанс – завести тачку и уехать. Сразу. Понял? Давай, родной. Потом будем решать, кто прав. Сначала надо выжить.

Я сворачиваю жгутом и связываю узлами три белые простыни, привязываю этот бельевой канат к балке. С осторожным усилием открываю окно, Егор вылезает, стараясь по возможности все делать левой рукой. Видимо, плечо все еще болит.

Вот он уже на земле, пригибаясь, перебегает к дощатому забору, оглядывает улицу, потом бросается к машине, открывает дверь, ныряет внутрь. Потом к воротам, возится с задвижкой. Умница! Возвращается к машине. Все делает быстро и почти бесшумно. Повезло мне тогда, что я его первым заметил…

Вдруг он пропадает. Никакого движения ни у машины, ни у ворот. Я высовываюсь из окна, чувствую на лице снежинки – вот и зима, – внизу кромешная тьма, слегка подсвечиваемая размытым пятном луны. Ушел, что ли…

И тут я слышу, как открывается дверь чердака. Секунда и – щелчок затвора. Я переваливаюсь через окно – на линии огня, другого выхода нет. Автоматная очередь обжигает спину и правую ногу. Я падаю с пяти метров высоты слишком долго, бессознательно успеваю схватиться за висящий бельевой канат, не удерживаюсь, но и не разбиваюсь. Вскакиваю и тут же падаю – кость перебита пулей. Машина заводится. Я это слышу, но не вижу – все плывет от чудовищной боли. Меня подхватывают и тащат. Егорушка! Мужчина!

– Окно, окно, – хриплю я.

Сверху для стрелка мы сейчас – удобные мишени. Одна надежда на темень.

Егор вталкивает меня в салон, захлопывает дверь, прыгает за руль. Газует. «Шестерка» срывается с места, толкает корпусом распахивающиеся створки ворот. Сейчас налево, немного проселка и асфальт. Мы поворачиваем, Егор включает фары, и я вижу, мы оба видим на дороге Грека с двумя бойцами. Недостаточно далеко, чтобы не попасть под прицельный обстрел, и недостаточно близко, чтобы помешать этому.

«Прости нас, Господи…», – шепчу я и прежде, чем пуля, летящая сквозь первый в этом году снегопад, пробивающая лобовое стекло, куртку, грудную клетку, взорвет мое сердце, вижу Сашку… Летнее солнце, Сашка смотрит на меня и улыбается.

– Основное практическое искусство, которому следует учить, – это построение целесообразных сочетаний, – умничаю я.

Она бессмысленно кивает.

Мы идем прогулочным шагом мимо памятника Гоголю в сторону Волхонки от нашего уже любимого ресторанчика со странным для пиццерии названием – «Академия». В этот раз не из-за их щедрой анчоусами «Маринары». Со дня Юлиного приезда и первой за минувшие восемнадцать лет встречи, это место – привычный и, в принципе, удобный ориентир. В шаге от метро и сталинской двушки ее отца в Малом Афанасьевском.

Сейчас она скажет «Ты знаешь…» Это – обычный способ переменить тему. Выдержит паузу – это она умеет – и выдаст нечто отвлеченное, обкатанное сотней псевдоинтеллектуальных разговоров.