Максим Лапшин - К Лоле

«Мне, Саша, грустно жить. Надеюсь, ты знаешь разницу между грустью и скукой. Кто не умеет их отличать, тот может свести их вместе и даже в одной строке. По случаю отсутствия одной хорошей девушки я объявлял давеча получасовую грусть, и ты, быть может, скажешь: „Неужели она заслуживает всего лишь полчаса плохого настроения?“ В этом случае ты будешь неправ. Куда там просто плохому настроению, это была самая настоящая отборная и пронзительная грусть, такая, что в эти полчаса я не отвечал на вопросы друзей, не обращал внимания на приветствия, брел прочь от института, опустив голову, и огромный мир вокруг меня пропал, будто ухнул в открывшуюся в груди пустоту. И ни звука оттуда. Снаружи — стук подошв по чудом уцелевшему тротуару и далекий шум моря мрачности, где волны огорчения бьют в непоколебимые атоллы обиды».

Он моргнул и пошевелился, словно напоминал себе о себе. Пепел сигареты упал на царапину на столешнице.

«Любезный Александр Александрович, я глубочайшим образом убежден, что подлинное озарение рождается только на пустом месте. В голове, застроенной готовыми небоскребами от альфы до омеги, не так просто его найти, то есть я хочу повторно сказать, что составлять много книг — конца не будет, и много читать — утомительно для тела».

Он открыл следующую страницу реферата — она была полностью черной: от края до края.

— При всем желании не могу отнести вашу работу к разряду философских. Что в действительности вы собирались написать: реферат по предмету или новый «Сонник»?

— Я не знаю, что такое «Сонник», профессор, но я абсолютно уверен, что если со всей силой стучать по голой земле большой палкой, то вылетевшая на другом континенте пыль может попасть в нос арабскому шейху, и результатом его чиха станет повышение мировой цены на нефть. Так я и пишу.

— Хорошо, но в таком случае, Антон, варварам нечего было бы есть. Проблема философии заключается не в утверждении личной неуверенности во всем, а в попытке довести рассуждение до идеала, объясняя возникший в центре хаоса свет.

— На мой взгляд, у философии нет проблем. Проблема есть у нас с вами, Александр Александрович, — какую оценку мне поставить? Как нам поступить, чтобы вы не погрешили против звания учительствующего, а я впредь не путал пылкие слова к девушке с формулами для больших энергий и скоростей.

— Не нужно быть радикалом, Антон. Говоря твоим языком, философия — дом на сваях, так что заплывай в гости. Четверка!

Он закрыл реферат и хлопнул по нему ладонью — в мой висок ударила искра. Мы, пожалуй, могли бы договориться, что оценки не будет никакой — ведь нет разницы, что быстрее плывет по реке: кленовый кораблик или червонный туз кверху крапом.

Он объявил пятиминутный перерыв, пощупал веки покрасневших глаз и принялся раскачиваться на стуле — сигарета во рту, пиджак расстегнут, руки в карманах брюк. Из коридора он был похож на влетевшего в форточку племянника Мефистофеля. Явился с выговором ректору за отсутствие печных труб и химических лабораторий. Если, насмотревшись в молодые глаза, сильно раздухарится, то, вероятно, отложит свое возвращение на кухню без кастрюль и начнет петлять ночью вокруг общежития, оставляя на снегу волчьи следы. Николай, который в такое время разглядывает в бинокль окна противоположного корпуса, сможет его заметить, но вряд ли возмутится узнаванием.

Пройдя между корпусами, я одновременно с сигналом окончания четвертой пары оказался на пороге буфета. В четыре часа пятнадцать минут в буфете нашего института можно купить стакан кофейного напитка бурого цвета и пирожное «кольцо с орехами» — продавщица обязательно положит его на мокрую тарелку — это так же обыденно, как и то, что орехи начинают сыпаться на стол, а не в рот, как только начинаешь его есть. Жуй внимательно, как это делает Читатель, джинсовой громадой возвышающийся справа от меня, и как за ближним к выходу столом ест Соня, румяная девица с первого курса физико-технического факультета.

— Помнишь, ты меня про Дженни Герхард спрашивал? — говорит Читатель, поворачивая ко мне свою огромную голову. — У меня возникла идея: она — это Драйзер в юбке. Сам посуди, какая, к дьяволу, фантазия у финансиста. Стоическая, вот какая… Черт, от этого кофе неприятный осадок на языке остается. Замечаешь?

— Да, есть что-то такое. Наверное, посудомойщики пьют одеколон из наших стаканов.

— Ты думаешь? Тогда я скажу тост.

— Нет, лучше я. Мне только что накатило в голову одно изречение школьного учителя по физике: «Кто считает мой предмет скучным, может записаться на факультатив по химии, но, насколько мне известно, там в спиртовки наливают керосин. Где же чистота научного эксперимента?!» Его звали Джон Петрович, он был лысый и почти глухой. Однажды, облокотившись на кафедру, он заснул на уроке, а мы открыли окно и стали играть в снежки собранным с подоконника снегом. Никто не заметил, как учитель встал и вышел из класса. Видимо, он так устал в тот день от школы, что предпочел уйти от нас в лаборантскую, чтобы спокойно сидеть там, глядя на черно-белый портрет Мэрилин Монро, или передвигать ящички с измерительными приборами. Давай, Читатель, выпьем за свободный полет фантазии!