Виталий Полищук - Частная (честная) жизнь, или Что выросло, то… увы!

Боль в моей голове усилилась, жутко заныла сломанная и вывернутая нога. Было тяжело дышать, да и говорить – тоже.

И еще – было противно за мелочность человека, который имел сотни миллиардов рублей. И так красиво философствовал, недавно сидя напротив меня за столом кухни.

Впрочем, разве я не предвидел возможность подобного? Не поэтому когда-то сделал первым, получив деньги от Евгении – это купил блокнот для записи расходов и завел сберкнижку в РЭСбанке на Ванино имя?

У меня затекли руки, но стоило пошевелиться – и боль пронзила все тело так, словно не было у меня тела, а был просто некий сгусток боли, раздирающей на части каждую клеточку тела…

– Поедешь к Евгении, в моей комнате в тумбочке найдешь блокноты, где все расходы указаны. Там найдете все свои деньги. И сберкнижку из своего банка найдешь – это депозитный вклад на Ваню, до его совершеннолетия. Пусть твои бухгалтеры подсчитают и сведут дебет и кредит.

Рот вновь наполнился слюной и кровью и я снова попытался сплюнуть, И у меня опять не получилось. Стоявший рядом Николай достал платок и хотел вытереть мне подбородок, но Кудрявцев не дал.

– Обойдется, – коротко сказал он, – недолго осталось…

Я попытался улыбнуться – кажется, получилась гримаса.

– Ты давай, давай – возьми пистолет и стреляй… я уже мог лишь, шепелявя, шептать. – Или ты садист – любишь, когда другие мучаются? Так ведь, господин философ, помнишь классика марксизма: «Нет человека – нет проблем?»

И я опять улыбнулся – на этот раз болью свело лицо. «Они мне что – и челюсть сломали?» – подумал я.

– Только классики марксизма и тут ошибались, – тем не менее не унимался я. – Чаще всего с убийством человека проблемы только начинаются. Вот пристрелишь меня, а завтра придет тебе в голову новая великая идея, вот только осуществить ее мог бы, к примеру, только я, а меня больше нет. Так что мне тебя жалко… Ой, как мне тебя сейчас жалко…

Я сознательно доводил до белого каления Юрия Борисовича – боль были столь сильной, что буквально переполняла меня, и хотелось только одного – уже какого-то конца.

И я своего добился.

Сказать, что Кудрявцев был разъярен – значит, не сказать ничего. Он сжал кулаки, и у него не просто изменилось лицо – оно от бешенства словно бы помертвело.

– Тебе? – прошипел он, вставая и делая шаг в мою сторону. – Тебе жалко м е н я?

Последнее, что я увидел и запомнил – несущийся мне в лицо квадратный носок его модной туфли.

Боли я не почувствовал – я просто вновь совершенно отключился.

И не приходил в сознание несколько недель. Правда, узнал я об этом значительно позднее…

Когда я пришел в себя, то увидел над собой не высокий бетонный потолок гаража со свисающей с него ярко горящей лампой, а белую гладкую поверхность, которая, после того, как мне удалось сфокусировать взгляд, оказалась потолком больничной палаты.

Об этом свидетельствовало все – беленые стены, скромные светлые шторы на окнах, медицинские аппараты рядом со мной.

Я максимально скосил взгляд – двигать шеей я не мог, так как у меня не только была очень плотно перебинтована левая половина лица, но снизу также подпирал подбородок «ошейник» – специальное приспособление, которым фиксировалась нижняя часть головы.

Точно, палата! Правда, небольшая – я увидел еще лишь две койки, но они были пустыми. Причем одна из них – аккуратно заправлена, так что по всей видимости – пустовала.

Я увидел также на тумбочках справа и слева от себя аппараты жизнеобеспечения – одни из них жужжали, другие издавали пикающие сигналы, на экранах двигались синусоиды и ломаные линии, мелькали цифры.

А прямо передо мной на сложной подвесной системе торчала вперед и вверх моя загипсованная правая нога.

Дверь палаты открылась, и в нее на костылях вошел молодой парень, который плюхнулся на одну из свободных коек.

Он бросил взгляд в мою сторону, увидел, что я смотрю на него, и сказал:

– О-о, да ты пришел в себя? Щас, погоди!

Взял в руки костыли и снова уковылял куда-то.

Вскоре палату заполнили люди в белых халатах. Меня осматривали, выслушивали, впрочем, слабость у меня была такая, что я вскоре впал в состояние прострации – нет, я был в сознании, но ничего не соображал.

Вот так и начался процесс моего выздоровления…

Когда я смог стоять у открытого окна в коридоре районной больницы, была уже почти середина июня.

Под окном доцветала сирень – весна в этом году была поздней. Впрочем, сирень у нас на Алтае – кустарник особенный. Разнообразие сортов приводит к тому, что, во-первых, когда зацветает в мае сирень, то создается впечатление какого-то многоцветья – кроме обычного, сиреневого, цвета цветут соцветия коричневатого, фиолетового оттенков, снежно-белого и желтоватого цвета…