Пауло Коэльо - Мата Хари. Шпионка

Он принял это на свой счет – чего я, собственно, и добивалась, – и велел мне убираться из его дома. Однажды, когда я была маленькой, родители привезли меня в Гаагу, и даже тогда она была довольно унылым городом, теперь же – с тех пор, как из-за войны, с яростью лесного пожара пожиравшей соседние страны, были введены карточки на продукты и закрыты ночные увеселительные заведения, – превратилась в помесь богадельни, шпионского гнезда и огромного кабака, где инвалиды и дезертиры топили горести в вине, быстро напивались и затевали драки, обыкновенно со смертельным исходом. Я попыталась было устроить несколько представлений, что-нибудь на древнеегипетскую тему, полагая, что критики не больше моего разбираются в древнеегипетских танцах, а потому никто не посмеет уличить меня в обмане. Но театры пустовали, и никого мое предложение не заинтересовало.

С каждым днем Париж казался мне все недостижимей и уже походил на сон. Но для меня он был единственной точкой опоры, тем единственным местом, где я ощущала себя человеком во всех смыслах этого слова. Там я могла жить – хоть праведницей, хоть грешницей. Там было иное небо, и по нему плыли иные облака, там изящно одетые люди вели утонченные беседы, в тысячу раз более увлекательные, чем местная пресная болтовня в парикмахерском салоне. Да и там разговаривали мало, люди боялись, что кто-нибудь услышит и донесет на них за очернение нейтральной страны. Я хотела разузнать что-нибудь о Морисе Ван Стаене, расспрашивала своих немногочисленных школьных подруг, перебравшихся в Амстердам, но он исчез, испарился вместе со своею хной и своим нелепым, якобы французским выговором.

У меня оставался единственный выход – сделать так, чтобы в Париж меня отправили немцы. И потому я решилась, наконец, на встречу с приятелем Франца и отправила в консульство записку, объясняя, кто я и о чем прошу. Я снова похудела, словно избавилась от всего лишнего, что налипло на меня, но мои наряды так и не пришли из Берлина, впрочем, даже если бы мой багаж вдруг отыскался, в нем не было бы проку: судя по страницам журналов, мода изменилась до неузнаваемости. Мой гаагский «благодетель» оплатил мне новый гардероб – конечно, это были не творения парижских модельеров, но все же какие-никакие платья, которые не разлезались по швам при первом же движении.

В кабинете меня больше всего поразило обилие всяких роскошеств, в которых теперь было отказано голландцам. Там были импортные сигареты и сигары, напитки со всех концов света, сыр и ветчина, доступные теперь только на черном рынке. За письменным столом, отделанным резьбой с позолотой, сидел прекрасно одетый немец с такими безупречными манерами, какие редко встретишь у его соотечественников. Мы обменялись учтивыми фразами, и он попенял мне на то, что я заставила так долго себя ждать.

– Я не знала, что вы меня ждали. Франц…

– Предупредил меня о вашем визите еще год назад.

Он поднялся и спросил, что я буду пить. Я попросила анисового ликера, и консул сам разлил его по рюмкам богемского хрусталя.

– К несчастью, Франца уже нет с нами. Он погиб во время трусливой вылазки французов.

Насколько я знала, стремительное продвижение немцев было остановлено в августе 1914 на бельгийской границе. Радостная уверенность в том, что немецкие войска вот-вот будут маршировать по улицам Парижа, оказалась несбыточной мечтой.

– У нас были такие прекрасные, так четко разработанные планы! Я не утомляю вас своими ламентациями?

Я попросила его продолжать. Конечно, он утомлял меня, но мне мучительно хотелось попасть в Париж, а для этого мне была необходима его помощь. За год в Гааге мне пришлось выучиться самому сложному для меня искусству – терпению.

Но консул заметил мой скучающий взгляд и постарался побыстрее подвести итоги. Хотя отправленные на запад семь дивизий уверенно продвинулись в глубь Франции и от Парижа их отделяло всего пятьдесят километров, генералы все еще не представляли, как верховное командование намерено организовать наступление – и германские войска оттеснили к бельгийской границе. И вот уже почти год ничего не происходило, если не считать огромных ежедневных потерь с обеих сторон.

– Я уверен, что, когда эта война кончится, в каждой французской деревушке поставят памятник павшим. Французы гонят своих солдат под огонь наших пушек, как скот на бойню.

От упоминания бойни меня передернуло. Консул увидел гримасу отвращения у меня на лице.