Мариша Пессл - Некоторые вопросы теории катастроф

Когда я думала об этом, голова начинала кружиться. Это же классическая схема мошенничества: Ханна исполнила роль Джозефа Уэйла по прозвищу Желтый Парень [438], самого известного мошенника в истории, а я и клюнула, как последний лох.

– Если Джейд хотя бы одну милю проехала в вонючем автофургоне, то я – реинкарнация Элвиса Пресли, – сказал Мильтон, когда уже вез меня домой.

Конечно, дура я была, что поверила. Джейд вообще с места не стронется, если речь не идет о мехах, шелках и натуральной коже итальянского производства. Да, она запиралась в туалетной кабинке с дядьками, у которых лицо похоже на расплющенный о дерево «бьюик», но для нее это просто острая приправа или, скажем, доза кокаина. Ни с одним из них она не согласилась бы даже с автостоянки выехать, а не то что умчаться куда глаза глядят. К тому же надо знать, как Джейд ненавидела брать на себя ответственность. Она класс по истории никак не могла бросить – «слишком много мороки с оформлением». А там всего-то надо было три строчки заполнить в официальной бумажке.

Когда я призналась, что услышала все это от Ханны, Мильтон объявил, что она точно была больная на всю голову.

– Хотя я могу понять, что ты ей поверила. – Мильтон остановил «ниссан» возле моего дома. – Я бы и сам, наверное, поверил, если б она мне рассказала, что я был в банде… Или что родители у меня инопланетяне. У нее все выходило такое настоящее. – Он крепче стиснул руль. – В общем, ясно. Крыша у Ханны уехала. Никогда бы не подумал. А иначе зачем ей выдумывать всякую фигню?

– Не знаю, – мрачно ответила я, вылезая из машины.

Мильтон послал мне воздушный поцелуй:

– До понедельника? Может, в кино сходим. С тобой.

Я улыбнулась и кивнула.

Мильтон уехал.

И все равно, поднимаясь по лестнице к себе в комнату, я думала: если бы среди знакомых мне людей надо было выбрать больного на всю голову, я бы никогда в жизни не назвала Ханну Шнайдер. Нет уж, скорее это была бы июньская букашка Келси Стивенс – я однажды видела, как она в папиной ванной разговаривала со своим отражением в зеркале («Чудесно выглядишь. Нет, это ты чудесно выглядишь! Нет, это ты… Эй, ты давно тут стоишь?!»). Или другая июньская букашка, Филлис Миксер, которая обращалась к своему резвому пудельку, словно к девяностолетней прабабушке («Вот так, лапушка! Не слишком жарко тебе? Может, перейдем в тень? А что ты хочешь покушать? А-а, хочешь мой бутербродик?»). Или несчастная июньская букашка Вера Штраус – как потом выяснилось, она уже много лет была не в себе. Мы с папой могли бы и сразу заметить по некоторым признакам. Ввалившиеся глаза (буквально, прямо вдавленные), а когда с ней общаешься – жутковатое чувство, как будто она разговаривает с призраком: всегда смотрит тебе не в лицо, а в какую-то точку над левым плечом.

Нет, вопреки многочисленным свидетельствам обратного, я не верила в такой удобный выход из лабиринта – будто бы Ханна Шнайдер просто-напросто спятила. За такой примитивный вывод в студенческой работе хороший преподаватель ни за что зачет не поставит. Нет уж, я ведь читала «Возвращение свидетеля» (Гастингс, 1974), а также продолжение этой книги, а еще я своими глазами видела Ханну в тот день. Как уверенно, чуть ли не вприпрыжку она шагала по тропе и на вершине орала с убежденностью, а не с отчаянием (эти эмоции звучат совершенно по-разному).

Должна, должна быть какая-то другая причина!

Закрывшись в своей комнате, я швырнула на пол рюкзак и вытащила спрятанные за пазухой и в туфле улики, которые я стащила из дома Ханны. Я не хотела, чтобы Мильтон заметил. Мне и так было неловко за свои следовательские потуги. Он шесть раз повторил: «Смотри-ка, у нас тут сыщик завелся», «Оливки – мастер сыскного дела», «Да ты гроза преступников, детка!» – и с каждым разом это звучало все неприятней. Поэтому, садясь в его «ниссан», я сказала, будто забыла у Ханны в гараже кулончик со своим знаком зодиака (в жизни у меня не было такого кулончика), сбегала в гараж и прихватила заранее отложенные в отдельную коробку материалы. Тоненькую папочку со статьями о пропавших людях я затолкала за ворот платья и прижала рукой на талии, а фотографию Ханны с шипастой панковской прической подсунула в туфлю, под пятку. А когда снова садилась в машину и Мильтон спросил: «Забрала?» – я сделала вид, будто прячу кулон в кармашек рюкзака, и застегнула на молнию. Мильтон был не очень-то наблюдательный. Я всю обратную дорогу сидела как на сосновых шишках, а он и ухом не повел.