Лорен Грофф - Судьбы и фурии

Лотто не забыл свою жену, нет, в его сознании она существовала всегда, ритмом пульсировала в его жилах. Он в любой момент мог с легкостью сказать, чем она занимается.

[Сейчас, например, взбивает яйца для омлета, а сейчас пробирается сквозь поля к пруду, где можно свободно покурить, что она всегда делала в моменты жуткого раздражения.]

Проблема была в том, что само сознание Лотто перевернулось с ног на голову, а все, что он знал и чем был, вывернулось наизнанку… и взорвалось к чертовой матери.

Лотто проснулся и взглянул на Лео, сидящего позади него на постели. Последние лучи догорающего дня освещали его тонкую, почти прозрачную кожу, падали сквозь длинные ресницы. Огромная рука мальчика покоилась у Лотто на плече. Ланселот сонно моргнул, улыбнулся, а затем в порыве чего-то необъяснимого, идущего из самой глубине его по-собачьи преданного сердца, отчаянно захотел прижаться к ней щекой.

И так и сделал.

Лео покраснел. Его рука дрогнула и пропала.

Лотто потянулся, вытянув руки и ноги, а затем сел. В комнате потрескивало мягкое голубоватое электричество.

– Я готов, – проговорил Лео. – Но сначала я хочу написать арию Го. Любовную арию. Пока что просто музыку. Она задаст тон всему остальному. Если ты не против, я исчезну на несколько дней.

– Не исчезай, – попросил Лотто, ощутив внезапную тяжесть. – Я же могу просто посидеть в стороне, пока ты трудишься? Поработаю еще немного с зарисовками. Проверю язык и грамматику в репликах. Я ни секунды не буду тебе мешать. Ты меня даже не заметишь.

– Да ладно, как будто ты можешь молчать хотя бы час. – Лео встал и подошел к окну, а затем обернулся к Ланселоту. Тот уже окончательно проснулся и теперь наблюдал за ним. – Нам будет лучше на время расстаться, – сказал Лео. – По крайней мере для меня. Я буду знать, что ты где-то рядом, но все равно не смогу увидеть тебя. Это положительно скажется на… музыке.

Ланселот взглянул на него с любопытством.

Лео казался зыбким на фоне окна, обрамленный темной рамой мрачного, сурового леса.

– Лео, мне без тебя будет очень одиноко.

Лео обернулся и бросил на Ланселота короткий взгляд, прежде чем выйти за дверь и на дорогу, ведущую через лес. Лотто накинул на плечи плед и вышел вслед за ним на крыльцо.

Вскоре Лео исчез из виду.

Позже Лотто отправился на ужин в главное здание. Однако сегодня свет горел только на кухне, из восьми художников, по-прежнему находящихся в резиденции, большинство предпочли общество семьи и друзей в теплых уютных домах, где их любили, кормили, касались их плеч и лиц.

Там, где их любили.

Лотто же выбрал одиночество. Если бы он знал, что Лео захочет уединения, то вел бы себя иначе. А теперь его грызло давно забытое чувство, что его покинули.

Он разогрел тарелку, нагруженную тофу, пюре и зелеными бобами. За ужином к нему присоединился только глуховатый, дурно пахнущий композитор с измазанной слюнями белой бородой, как у Уолта Уитмена.

Глаза у него были в розовых прожилках, и он неотрывно пялился на Лотто, как озлобленный козел, то и дело издавая странное ворчание. Лотто так отчаялся, что попытался завести с ним беседу, но она выходила ужасно односторонней.

– Клюквенного соуса? – предложил он, подвигая свою тарелку к ворчуну.

– Вы не говорите? Лучшие деньки позади, а? Должно быть, остались в отеле «Ритц» на День благодарения в каком-нибудь 1932 году? И с кем же вы его провели?

Хмыканье.

– Правда? Великолепно. Говорите, члены королевской семьи?

Еще одно хмыканье.

– Что, вы говорите, сделали с принцессой Маргарет во время Второй мировой? Старик, я и не думал, что тогда уже знали о таких вещах.

Хмык-хмык-хмык.

На десерт был тыквенный пирог.

Мямля-пирожуй.

Они разделили его пополам. Лотто ел так жадно, словно хотел заполнить им разросшуюся внутри пустоту. Композитор старался не отставать от него ни на укус, словно они участвовали в какой-то жуткой гонке во имя справедливости. Ланселот откусил от пирога особенно большой кусок и уставился на композитора, ожидая, что тот сделает. Бедняга выглядел, как змея с крысой в пасти.

Лотто с трудом проглотил и сказал:

– Ты нравишься мне, Уолт Уитмен.

И надо же было композитору из всего сказанного услышать именно это.

– Думаешь ты такой смешной, а? – выплюнул он, встал и ушел, оставив грязные тарелки и заплеванный пол на попечение Лотто.

– Ты – настоящее воплощение всего человечества, – бросил Лотто в его жучиную спину. Композитор остановился и оглянулся. – Прими мою благодарность, – торжественно добавил он.