Чарльз Буковски - Из блокнота в винных пятнах (сборник)

Ну, 40 долларов еще не всё, философы и тореадоры тоже ошибались, а у Алмазного Джима Брейди бывали невыразимые виденья. Я зажигаю фары, и мы выезжаем со стоянки. Выносливость иногда важнее истины.

Мысль о том, что страдание – удел лишь одаренных, благородных и разумных, чувствительных, дерзких и изобретательных, – высочайшая куча говна из всех. Вчера они устроили облаву в барах, у них был ордер Верховного суда в задних карманах: при поддержке высочайшего суда в этих землях они сметали девушек с барных стульев, как дохлых мух, как грязные салфетки, все эти несчастные красотки вопили, хлопали в панике их громадные титьки, огромные пышные кормы вихлялись от удивления, а они их сметали и заметали полуодетыми в фургоны и автомобили, чтобы предъявить обвинение, снять отпечатки пальцев, сфотографировать и посадить в тюрьму. Какое расточительство. Какой ущерб первоклассному товару. Вот и говорите о непристойности – легавые были в ту ночь самым что ни есть непристойным. Бедной девушке больше не удается заработать честный доллар. Они же просто-напросто дарили ночь возбужденья одиноким мужчинам. Хочешь не хочешь, а поверишь, что у мальчонок из Верховного суда уже не стоит.

Где-то в своей работе я создал образ вечного пьяницы, и за этим стоит мелкая реальность. Однако у меня такое чувство, что в моей работе говорится и о чем-то другом. Но пробился, похоже, только вечный пьяница. Мне звонят, обычно где-то в 3:30 утра:

– Буковски?

– Ну.

– Чарльз Буковски?

– Ну.

– Эй, чувак, я просто хотел с вами поговорить!

– Вы выпили, детка.

– Кролик тоже срет. И что?

– Слушайте, я не знаю, кто вы такой, но звонить людям в 3 часа ночи как-то не принято, если выпил, тем паче – незнакомым. Так не делается.

– Вот как?

– Вот как.

– Даже Буковски?

– Особенно даже. – Я повесил трубку.

Эти мальчонки считают, что у них завелся друг сердешный лишь потому, что я сам напиваюсь и звоню людям в 3 часа ночи. Хоть бы пооригинальнее меня были, что ли. Помню, раз мне настал такой пиздец, я сбежал от стольких женщин, что набрал номер точного времени и слушал голос оператора минут пять или десять:

– Сейчас три часа тридцать минут и двадцать секунд, сейчас три часа тридцать минут и тридцать секунд… – И знаете, что у нее был за голос. В следующий раз, как решите мне позвонить, наберите точное время и, если возможно, сдрочите.

Как-то на днях ко мне зашел приятель, только что откинувшийся после 19-летней отсидки, и сказал, что там большинство парней парится за половые преступления, а не за денежные махинации против республики. Он утверждал, что сам писатель. По крайней мере, в тюрьме много писал. Он писал мне через моего издателя, и я получал эти письма из тюрьмы. Я отвечал ему, а душой он был угодливой, все время говорил мне, что мои книжки неприличных рассказов передают из камеры в камеру, и мальчишки за яйца держатся – кроме одного мужика, тот утверждал, что у меня нет ни малейшего понятия, как пользоваться английским языком, – и я написал ему в ответ, чтоб он этому мужику передал, что он прав, и это во мне – лучшее. Мне стали писать и другие зэки, и я обнаружил две вещи: в тюрьме сидит очень много народу, и большинство их – писатели, приятель мой, зэк, сказал, что еще у него есть письма от Уильяма Сарояна ( тоже великий человечище), и что мои письма и книги до сих пор возбужденно порхают, включая мои колонки в подпольных газетах, боже мой, какой я мощный.

Он заглянул ко мне со своей старушкой и еще одним только что откинувшимся зэком и его старушкой. Он работал плотником за 15,75 долларов в час, и они приехали с севера поглядеть «Дизниленд» и меня. С собой у них было четыре банки теплого пива, и он сказал:

– Боже мой, вы и впрямь такой же урод, как на фотокарточках. – Это я и без него знал, но не знал, что добрый человек может целый час удерживать стояк и скакать на женщине трижды в день. Про язык он так ничего и не упомянул. В общем, он утверждал, что большинство преступлений – половые, у него было письмо от Уильяма Сарояна, он опирался на камин и все время расстегивал и застегивал ширинку, глядя на мою подругу. Казалось, он авторитет.

Я как-то вечером посмотрел Кэтрин Х. в «Стеклянном з.». Интересно, мы когда-нибудь повзрослеем, чтобы понимать, что такой тип актрисы – очень плохая актриса, а такой тип пьес – очень плохая пьеса? Снобизм и самолюбование как в игре, так и в письме – уже одного этого хватает, чтоб и близко не подходили… двух этих хватает, чтоб массы не подходили близко. Бес весть, не люблю я массы, раз очень много жил средь них – хоть и надо признать, в худших условиях. Но все равно они мелки душой и движеньем, но не мельче, а то и, быть может, не так мелки, добрей и реальней, как Кэтрин Х., Т. Уильямз и «Стеклянный з.».