Чарльз Буковски - Из блокнота в винных пятнах (сборник)

То была добрая драка. Наконец-то все зеркала и редкую в комнате мебель раскатало в блин.

Можете вообразить драку из-за смысла литературы, а не из-за какой-нибудь никчемной мандешки? Мы были чокнутые, как и все остальные.

Не знаю, кто победил в драке. Вероятно, он. Но когда я пришел в себя наутро и огляделся, то понял, что за ремонт мне одному платить будет нечестно. Я собрал все свои деньги, вышел, доехал на автобусе до Нового Орлеана.

Французский квартал я презрел как подделку и поселился к западу от Канальной, спал с крысами. Как-то вдруг я решил стать писателем. Начал сочинять рассказы, печатал их от руки чернилами и рассылал в «Харперз», «Атлантик» или «Нью-Йоркер». Когда они возвращались, я их рвал.

Я писал от шести до десяти рассказов в неделю, пил вино и просиживал в дешевых барах.

Переезжал из города в город, приходилось подолгу и скучно горбатиться на грошовых работах – Хьюстон, Лос-Анджелес, Сент-Луис, дважды Фриско, Нью-Йорк, Майами-Бич, Саванна, Атланта, Форт-Уорт, Даллас, Канзас-Сити и, вероятно, какие-то я забыл.

Я работал на бойнях, в бригадах рельсоукладчиков, экспедитором, приемщиком. Я даже работал на Американский Красный Крест (браво!), был нарядчиком в библиотечном коллекторе. А кроме того – пьянью на побегушках на последнем табурете у барной стойки в Филли на Фэйрмаунт-авеню, гонял за сэндвичами для больших пацанов. Пиво или виски на чай, обычно пиво.

Я познакомился с бомжами «консервированного жара», «стерно». В них лучшим, помимо кошмарной вони изо рта, был их неточный базар, где время от времени можно отыскать драгоценность. Но я решил с ними не связываться.

Я стал просто еще одним алкашом, подумывал о самоубийстве, сидел целыми днями в комнатушках с опущенными жалюзи, не понимал, что происходит снаружи и что с ним не так, – и не знал, отец ли мой тут виноват, я или они .

Я был против войны в то время, когда все были за. Хорошую войну от плохой отличить я не мог – и до сих пор не могу. Я был хиппи, когда хиппи еще не существовало; я был бит еще до битников.

Я был маршем протеста, сам по себе.

Сидел в каком-то Подполье, как слепой крот, а вот других кротов вокруг и в помине не было.

Потому-то я и не мог потом подправить прицел, найти во всем этом какой-то смысл. Я все это уже делал. И когда Тим Лири посоветовал «отпадать» через двадцать пять лет после того, как я уже отпал, в восторг меня это никак не могло привести. Большой «отпад» Лири значил просто потерю профессорского места где-то (в Гарварде?).

Я был Подпольем, когда не было никакого Подполья. Я был молодым козлом. С шести футов и 215 фунтов доброй молодой мускулатуры я дошел до 139 фунтов костей. Меня сажали в тюрьму, в одну камеру с Кортни Тейлором, великим жуликом, а после – Врагом Общества Номер Один. За бродяжничество, конечно. Меня, не его.

А откинувшись, я вернулся в Филли, снова вписался в меблирашки, и меня опять оттуда вышибали раз в неделю.

Бредя по улице в девять утра, я слушал, как со своих качалок на крылечках шипят старухи:

– Видите этого молодого человека? Уже пьяный! Я его из своего дома выгнала! Господи помилуй, я так рада, что от него избавилась!

Вот старушенции, мужья-то у них давно померли – переработались, чтоб только у них кружевные панталончики не заканчивались. Эти старушенции больше не смотрелись в кружевных панталончиках, а во всем этом я был у них виноват, потому что голова моя и душа не гнулись над каким-нибудь недоразвитым сверлильным станком.

– У вас есть работа? – постоянно спрашивали у меня они, когда я к ним стучался.

– Еще бы, – отвечал я, имея в виду, что работа моя – оставаться в живых, а работенка это паршивая. И тогда меня туда впускали на первый вечер, с табличками на стенке: «ИИСУС СПАСЕТ!»

Потом, судя по всему, я оказался в Деревне, в Нью-Йорке – в старой Деревне, сраном месте, где полно фуфла так же, я полагаю, как теперь и в новой. Художник должен постоянно двигаться дальше, на шаг впереди желеменов.

Живя в Деревне, проходил я как-то мимо аптечной лавки и на стойке с журналами увидел номер тогда знаменитого «Стори», который редактировали Уит Бёрнетт и Марта Фоули. Если попадал в «Стори», это означало, что ты нечто вроде натурально признанного гения. Время от времени я пробовал к ним пробиться, вместе с заходами на «Атлантик-Харперз-Нью-Йоркер». Я снял номер с полки пролистать и увидел на обложке свою фамилию! Они меня напечатали. В двадцать четыре года. Я так быстро переезжал, что почта меня не догнала или номер потерялся. Я взял журнал, зашел внутрь и заплатил за него.