Чарльз Буковски - Из блокнота в винных пятнах (сборник)

Врачи буравили меня крупным сверлом. Они больше ничего не могли придумать – только буравить сверлом. Я чуял, как масло горит, когда сверло нагревается. Они прокалывали эти чирьи размером с яблоко, а наружу хлестала кровь.

– Никогда подобного случая не наблюдал, – говорил один док. – Вы посмотрите на их размеры! Юношеские Угри Предельные!

И врачей собиралось пять-шесть – поглядеть на их размеры.

Идиоты. Тогда-то я и включил медицинскую профессию в свой говносписок. Вообще-то в говносписке у меня было все. На самом деле, врачей я ненавидел отнюдь не так, как своего отца; я чувствовал, что они попросту довольно глупы, вот и все.

– Я никогда не видел , чтобы парень так держался под иглой! Даже не дернется, никаких чувств не выдает. Не понимаю.

Когда я вернулся в школу, в моей манере себя вести что-то проявилось. Я прошел сквозь слишком много огней. Ничего не имело значения. Вместо того чтоб бояться и не понимать толпу, я наконец стал «крутым пацаном». Другие крутые пацаны пробовали подружиться. Я послал их нахуй.

Я понял, что могу бить по бейсбольному мячу крепко и далеко. И футбол оказался ничего. Особенно когда мы проводили блокировки на пустырях и асфальтовых улицах – а в середине и конце 30-х мы еще играли на улицах.

Из рохли я в одночасье превратился в сверхчеловека, а потом мне стало неинтересно. Спорт – такой же идиотизм, как что угодно, может, даже больше.

Возле бульваров Ла-Сьенега и Западный Эдамз я нашел маленькую библиотеку. В ней без всяких наставлений начал отыскивать книжки. Хорошую я находил так: открывал и глядел на очертания шрифта на странице. Если они хорошо смотрелись, я читал абзац. Если абзац читался хорошо, я читал всю книгу. Так я нашел Д. Х. Лоренса, Томаса Вулфа, Тургенева – нет, постойте, Вулф появился чуть позднее, в большой центральной библиотеке, – но в маленькой я еще нашел старину Аптона Синклера, Синклера Льюиса, Горького и могучего Федора Михайловича Достоевского. Их всех, еще задолго до того, как мне кто-то сообщил, что они не просто заурядное говно, которым забиты библиотеки. С тех пор, конечно, для меня выдержали только Достоевский и некоторые рассказы Тургенева.

Ну, если вы по-прежнему со мной, я оставил своих милых мамочку и папочку и переехал на угол Третьей и Флауэр, где жил наудачу – а удачу тогда мне приносила способность выигрывать в питейных состязаниях, да и в кости везло. Кроме того, удавалось выставить кого-нибудь на десятку за раз.

С угла Третьей и Флауэр меня выселил старик, владевший этим местом. Подошел ко мне близко и сказал:

– Сынок, ты мой дом курочишь. – У него воняло изо рта. И крысы к тому же. – Ты мне весь дом курочишь, людям спать по ночам не даешь. У нас тут много хороших стариков живет, им охота отдыхать. Придется попросить тя на выход.

Бля. Хорошие старики – известное дело. У них только два пути – к Богу или к выпивке. И жаловались те, кто залипал на Боге.

Я нашел себе жилье на Темпл-стрит, которая тогда была филиппинским районом, пил по-тяжелой, мне продолжало везти в игре. Моя комната вновь стала притоном для игроков, но хозяйка там была крутая, казалось, вообще не возражала, у нее внизу была часть бара в собственности, и я сильно подозреваю, она ко мне и подсылала некоторых игроков. За игрой я пил, а оттого и не напрягался, поэтому мне и дальше везло. План у меня всегда бывал таков: в какой -то момент в игре каждый вечер начинаю выигрывать, а когда набирается требуемая сумма, начинаю мотыляться по комнате, будто очень пьяный и злой.

– Ладно, все пошли вон! Бога ради, вам что, ночевать негде, ребята? – Потом заковыристо матерился и шарахал полным стаканом виски об стену, говоря им при этом: – Пошли все вон , я сказал!

Они по одному тянулись за дверь.

– Следующая игра завтра в шесть вечера. Не опаздывайте.

Они уходили. Я же по-прежнему был крутой. Или умел блефовать. Не знаю.

Все шло лучше и лучше, пока однажды вечером я не подрался с парнем, которого считал своим другом. Он служил в морской пехоте, но, несмотря на это, у него были хорошие мозги, пил он почти наравне со мной, только у него имелась склонность к Томасу Вулфу и Тедди Драйзеру. Беда была в том, что Вулф был хороший человек, но писать не умел, а Драйзер – человек интеллигентный, но писать не умел вообще .

Однажды ночью, когда игроки разошлись, он сел с виски и попытался об этом поговорить. Кроме того, я ему сказал, что Фолкнер играет в детские игры. Чехов – нет, он сам игрушка уютных масс. Стейнбек – техник. Хемингуэй – только наполовину. Ему же они все нравились. Дурень чертов. Потом я сказал, что Шервуд Эндерсон может всю эту проклятую шайку на письме переплюнуть. Тут и началось.