Дмитрий Сазанский - Предел тщетности

Первым, вполне закономерным, я бы сказал, естественным порывом было желание разыскать губошлепа и убить на месте, вне зависимости, получу я деньги обратно или нет.

Три дня я метался от злости, потеряв аппетит и остатки разума, потом текущие печали и приближающийся финансовый коллапс направили мои мысли в русло поиска способов наиболее изощренной мести, тем более что за фразой «не обессудь», должны последовать определенные действия с моей стороны. Мужчина обязан отвечать за свои слова, так писалось в книжках про героев.

Слухи о нашей размолвке, как по мановению волшебной палочки, распространились среди знакомых быстрее скорости звука. Подробностей никто не знал, суммы назывались разные, вплоть до запредельных, о которых можно только мечтать, сидя в гамаке, но все были твердо уверены — Мишка кинул Никитина. Общественное мнение склонялось в мою сторону, Мишке доставалось порицание, хотя не без исключений — кое-то вспомнил мой вредный характер, беспричинные вспышки гнева, неприкрытый эгоизм, откровенный цинизм, духовный онанизм и слепую жажду власти. Недоброжелатели, распространявшие вздорные слухи радовали меня безмерно. Очень хотелось выглядеть, пусть только благодаря шепоту за спиной, циничным эгоистом, а то слепая жажда власти никак не сочеталась с зачуханым подвалом под названием «офис» с миниатюрными окошками наподобие бойниц, где я проводил основную массу времени.

В глазах знакомых я встречал любознательный интерес — что же Никитин будет делать дальше — вернет деньгу или спустит на тормозах, облизнувшись на пустую тарелку?

Неожиданная потеря денег всегда чувствительна, но меня больше занимало предательство школьного друга.

Когда мне было двенадцать лет от роду, родители получили квартиру «за выездом» в другом районе. Мы переехали из центра ближе к окраине Москвы, сменив комнату в коммуналке на отдельные двухкомнатные хоромы. Первого сентября я пошел в новую школу. Не в простую, а в английскую, меня туда приняли со скрипом — я начисто провалил собеседование, не ответив ни на один из задаваемых вопросов, даже на такой простой — кем хочешь быть? Не ответил и не мудрено — выбор между космонавтом и милиционером заставил бы призадуматься даже Гамлета, принца датского.

Одноклассники встретили меня в штыки, все уже знали, что приняли какого-то дебила, Васю Никитина. Да, да, Васю — меня нарекли таким именем в честь родного брата матери, покончившего счеты с жизнью в тридцать лет, после длительного запоя. На месте матушки я бы поостерегся называть сына в честь самоубийцы, не стоит искушать судьбу, но мать любила брата, верила в научно-технический прогресс и считала, что я должен прожить жизнь за двоих — за себя и за Васю. Я оказался единственным Васей не только в классе, но и в школе, сразу став предметом насмешек. Мальчиков после полета Юрия Гагарина и последующего за ним всплеска ненаучно-фантастических романов про освоение далеких чужих миров называли как угодно, хоть Артуром, но только не Васей. Даже имя Февлунзат (что расшифровывалось как февральское лунное затмение), которым родители от великого ума наградили моего погодка по коммуналке, звучало как татарское, не вызывало подобного отторжения.

Когда же выяснилось мое отчество, подтрунивать надо мной начали даже учителя — а что нам скажет Василий Иванович? Не хватало самой малости, еще чуть-чуть, и я бы пошел по стопам покойного дяди, благо веревку, на которой он повесился, мать за каким-то чертом бережно хранила в ящике комода под постельным бельем, но в класс пришел еще один новенький и тоже не Спиноза. Это был Мишка. Своим появлением он, можно сказать, невольно спас мне жизнь и об этом я не забывал все последующие годы.

Длинный шлейф прежних отношений, который за ненужностью не отбросишь, как ящерица хвост, повлиял на мое окончательное решение вопроса по существу. Чем дольше я размышлял о способе мести, тем навязчивее становились воспоминания, отшлифованные волнами времени до блеска, как галька на берегу — шероховатости сровнялись, зазубрины стерлись в мелкие пупырышки, а потом и в пятна, неприятности превратились в пыль, перетертые жерновами годов.

Все ждали от меня поступка, а я забился в угол, перебирая четки воспоминаний, и глупо улыбался, даже не пытаясь выглядеть хладнокровным и беспощадный мстителем, которым застыл в задумчивости над планом предстоящей вендетты. Как ни странно, такой ответ Чемберлену окончательно уничтожил остатки уважения ко мне среди большинства знакомых женского пола, но неожиданно поднял ставки среди значительной части мужчин. Безусловно, мужики поняли меня по-своему, приняв нерешительность за благородство, считая, что дружба выше презренного металла. Женщины, непонятным образом тяготея к негодяям и авантюристам, мое бессилие трактовали, пожалуй, наиболее близко к истине. Им было неважно, в какой форме Мишке отольются мои слезы, да и отольются ли вообще, они нутром почувствовали — у Никитина кишка тонка. Я добровольно при всех вымазался в дерьме, утешало только одно — дерьма в мире столько, что каждому накрыта персональная поляна, хлебать, не перехлебать большой ложкой.