Виктор Мануйлов: Лестница

Для начала она обшарила все ящики, но так и не нашла ни одного конверта: они уже давно не нужны. Даже брату Саше не написали ни одного письма, а посылали лишь поздравительные открытки и эсэмэски. Да и зачем писать? Набрал номер телефона — и уже знаешь, что Саша, где Саша и все такое прочее.

Остановившись посреди большой комнаты, Машенька некоторое время собиралась с мыслями. Вспомнила: ноутбук! Кинулась в свою с Дашей комнату, подняла постель, присела на корточки и принялась вытаскивать из Юриного рюкзака ноутбук. Положив его на столик, раскрыла чехол, похожий на «дипломат», только кожаный, ощупала многочисленные карманы — в одном из них было что-то, похожее на бумагу. Открыла, достала пакет, вытряхнула — целая куча денег. И записка. Развернула, стала читать.

«Милая моя, любимая, терпеливая Машенька! Я пишу тебе эту записку не потому, что знаю результат предстоящего судебного заседания, а потому что привык готовиться к худшему — так легче это худшее переносить. Так вот, если меня возьмут под стражу и осудят, хотя я все еще надеюсь, что подобное не случится, то ты, во-первых, не должна приходить в отчаяние, а во-вторых, должна верить в нашу любовь, которая рано или поздно все преодолеет. Теперь о деньгах. Я не успел положить эти деньги на книжку, а теперь даже рад, что не успел. Мне кажется, что они тебе обязательно понадобятся. Ведь весной следующего года у тебя выпускной вечер, и ты должна на нем выглядеть лучше всех. Я так и представляю тебя в каком-то таком необыкновенном платье, совсем не обязательно белом, но обязательно подчеркивающим твою небесную красоту. Ты не скупись. Эти деньги я получил в качестве награды за спасение известной тебе женщины во время покушения. В пачке сто сорок тысяч. А я получил пятьсот. Кое-что истратил. Но триста тысяч положил на книжку к тем деньгам, которые пойдут на приобретение нашей с тобой квартиры. Я надеюсь на наше прекрасное будущее. На меньшее не согласен. Уверен, что оно состоится. Люблю тебя, радость моя и счастье мое! Люблю, люблю, люблю! Твой Ю.Т.»

Машенька поплакала немного над этой запиской, которая окончательно подтвердила ее уверенность в Юриной любви и необходимости ехать к нему на свидание. Как жаль, что она не спросила у этого Данилы Антоновича, позволят ли им встретиться. Но даже если и не позволят, она наверняка увидит его и крикнет, что любит его и ждет. И пусть об этом слышат все-все-все! Ей теперь ничего не страшно.

Вечером состоялся трудный разговор с мамой, в который была вовлечена и Дашка, вернувшаяся с гулянки. Было все: и слезы, и уговоры не ехать, или хотя бы отложить на несколько дней, чтобы мама могла взять отпуск за свой счет, хотя. хотя вряд ли ей дадут: только что из отпуска. Было много еще всяких догадок и предположений относительно Юры, рассуждений по поводу мужской неверности и непостоянстве, что через год-два, став вполне взрослой, и сама Машенька станет по-другому смотреть на свое увлечение, которое не может длиться вечно. И еще много чего было сказано в этот вечер. Но все эти слова казались Машеньке бессмысленными, потому что. Ну что может Дашка понимать в Любви? Еще недавно целовалась с Сашкой, потом с Колькой, теперь целуется с каким-то Гришкой, завтра у нее появится новый целовальщик. И после этого она еще берется рассуждать о любви. О Настоящей Любви, а не какой-то там между прочим.

А мама? Она сама как-то призналась, что за папу вышла замуж исключительно потому, что он показался ей человеком порядочным, способным обеспечить будущую семью. Это уже потом она будто бы полюбила папу. Наверное, и таким образом можно выходить замуж. И в книжках про такие замужества много написано: стерпится — слюбится. Но все это не для нее — не для Машеньки. И не для Юры. То есть не для них обоих. И чем настойчивее ее отговаривали от поездки и даже от Любви, тем яростнее Машенька сопротивлялась этим отговоркам. И в конце концов решила твердо: завтра же, как только мама уйдет на работу, а Дашка тоже уберется из дому, потому что сидеть дома для нее совершенно невыносимо, так она, Машенька, тут же соберется и уедет.

Тепляков откинул с лица на затылок маску, крючком подхватил сваренную, еще горячую деталь и бросил в ящик. Разогнулся.

Сколько уже? — спросил Терентьич, дремавший на стуле в закутке между двумя железными шкафами.

— Семьдесят две, — ответил Тепляков.

— Эка ты, паря! Считай, двухдневную норму осилил, — удивился, а затем и рассердился Терентьич. — А оно нам с тобой надо? Это, стал быть, раньше, в советские времена то есть: перевыполнение плана, соцобязательств, соцсоревнование, портреты на Доске Почета, иногда премии. А нынче это никому не надо. Да и зачем? Ну, положим, сделал ты две нормы. Положим. Хорошо. А кто-то в другом месте сделал одну норму, то есть по плану. И кто-то где-то еще в таком же, стал быть, разрезе. А из всего этого составляется комплект. Стал быть, твои двадцать четыре штуки — лишка. А если, предположим, завтра снимут этот комплект с производства?.. Придумает наука что-нибудь новенькое — и снимут. И что тогда? А то, что с тебя же и вычтут за все сразу: и за испорченный материал, и за электроэнергию, и за потраченное впустую рабочее, стал быть, время. Соображаешь?