Виктор Мануйлов - Лестница

Дименский вдруг остановился, словно налетел на препятствие, постоял с минуту, молча глядя на разрисованное морозом окно, затем медленно повернулся к Теплякову: лицо его, минуту назад вдохновенное, потухло, светлые глаза смотрели виновато, и виноватая же улыбка медленно гасла на его губах.

— Мм-мда, — вымолвил он. — Извините меня, Юра: болезнь. Ничего не поделаешь. Иногда кажется: стоит лишь выйти на большую площадь, хотя бы даже на нашу площадь Свободы, не самую большую, но и не маленькую, и крикнуть. как-нибудь особенно громко, чтобы привлечь внимание, и сказать. ну, хотя бы то, что я начал говорить вам, — и все поймут, возьмутся за руки и пойдут. Но беда в том, что я и сам не знаю, куда надо идти. — Дименский помолчал, разглядывая Теплякова или, скорее всего, то, что видел вместо него, и закончил: — Ни Красная площадь, ни Манежная, ни Болотная, ни наша, бывшая Площадь Революции, ни многие другие площади для этого не годятся. А народ все-таки идет куда-то, но исключительно своим путем, может быть, тоже не понимая, куда именно, но всегда в правильном направлении. И никогда — обратите на это внимание! — никогда не идет за теми, кто глаголет на площадях, потому что всякая площадь — это не место для раздумий и взвешенных решений, а место дикой стихии. Вот вы, Юра, как относитесь ко всему этому? Из газет, в которых описывалось ваше поведение во время покушения на известную вам даму, мне известно лишь кое-что из вашей биографии: вы — солдат, человек присяги, верности долгу. Не знаю, как вас оценивают те же самые борзописцы теперь, после смерти вашего… э- э… тела, которое вы должны были охранять, но в сущности своей вы вряд ли изменились.

Дименский сел на соседнюю койку, колени к коленям Теплякова, и тот почувствовал себя на экзаменах, вытащившим билет, ответы на вопросы которого его преподаватели обходили стороной.

— Н — не знаю, — честно признался он. — Я так глубоко в нашу историю не вникал. Да и учебники. в одних — одно, в других — совсем другое. Кто прав, кто неправ, разобраться невозможно. В армии говорили так: есть страна, есть мы, призванные ее защищать, остальное не наше дело.

— В этом вся штука, — качнул лобастой головой профессор. — Хотя, если иметь в виду армию, то это вполне оправданная позиция. Какой бы страна ни была, кто бы ею и как бы ни правил, а защищать ее нужно, тем более что результирующая в исторической перспективе всегда будет выглядеть прямой линией. Мм-да. Я вас, Юра, похоже утомил своим многословием. Не сердитесь на меня. Мне, как художнику карандаш, а писателю ручка и бумага, нужны слушатели. Иначе я потеряю квалификацию, — забулькал Дименский смехом, и по лицу его разбежались добродушные морщинки.

Нет, такой человек не может быть подсадной уткой. И Тепляков осмелел.

— И все-таки, Геннадий Артурович, вас-то за что?

— Так вот же — за это самое, о чем я вам уже доложил. Понимаете, Юра, кафедра, которой я руководил, по своему оборудованию настолько отстала от современных требований, что мне стыдно читать лекции, пользуясь исключительно грифельной доской и куском мела. При этом рассказывая студентам, что за границей имеются такие университеты, в которых существуют лаборатории, оснащенные тем- то, тем-то и тем-то. Конечно, мы писали и в Академию наук, и в Минобр, и в Думу, и еще черт знает куда, и ото всюду один ответ: нет средств. И точка. И мне, старому дураку, пришла в голову идея: везде берут взятки с кого только можно. У нас — со студентов, из которых никогда не получится ни ученых, ни даже приличных инженеров, поэтому ни один уважающий себя предприниматель не возьмет их на работу. Я даже не знаю, зачем им образование. Зато есть давно установившиеся таксы: зачет — столько-то, экзамен — столько-то. Ну, выпустим мы этого дурака в свет, повертится он там, покрутится, ничего не выкрутит и не вывертит и встанет за прилавок. И поделом. Зато можно за эти деньги. нет, не купить заграничное оборудование, а самим изобрести и заказать на заводе. Хотя бы на нашем элктромоторном. И я стал брать. Но не со студентов, а с их отцов. В том числе и за то, чтобы зачислить на факультет вольным слушателем. Короче говоря, за все. Потому что не всех своих чад богатые жулики могут послать учиться в Оксфорд. И каждому доброму папаше внушал: чтобы ваш сын получил хорошее образование, надо то-то, то-то и то-то. Внесите, Христа ради, в фонд оснащения лабораторий. Ну, и вносили. Иногда довольно крупные суммы. И несколько самых необходимых приборов мы заказали. Заводчане нам их начали делать, но. но какой-то прохиндей донес — и я оказался здесь. Пока еще не на нарах, а только для того, чтобы подготовить мое сердце к радикальному изменению моего статуса. Такая вот, мой юный друг, история. Чем она закончится, пока не знаю. Да и знать, честно говоря, не хочется. А вы на какой стадии? Простите за назойливость.