Рэйчел Ромеро - Кукольник из Кракова

Несмотря на жару, Кукольнику каждый понедельник приходилось ходить за продуктами, и Каролина всякий раз забиралась в корзинку, чтобы сопровождать его. Путь к рынку отнимал теперь гораздо больше времени, чем до войны. Увидев немецкого солдата, любой поляк должен был кланяться ему или отдавать честь. Каролина знала, что даже самые безобидные, самые невинные из злых колдунов – те, что никогда не били старую женщину и не отрезали у нее волосы за то, что она на них не так посмотрела, – все равно не стоили того, чтобы обращаться с ними, как с принцами из книг Кукольника. Но что поделаешь? Таковы были законы.

Сегодня пройти по городу было особенно трудно: когда Каролина и Кукольник вышли на Главную площадь, то увидели, что толпа людей, идущих на работу или на рынок, еле-еле ползет. Скоро они поняли причину: половина дороги была перекопана, чтобы укладывать новую брусчатку, так что пешеходам, лошадям и редким автомобилям приходилось тесниться на оставшейся части дороги.

И абсолютно все рабочие, укладывавшие брусчатку, были евреями.

Желтые звезды на их рубашках и жилетах были такими же яркими, как солнце, нещадно палившее их спины. Несколько немцев в новенькой чистой униформе стояли рядом, наблюдая за работой. Иногда кто-то из них выкрикивал команду поляку, позволившему себе на минуту остановиться, чтобы вытереть пот. Каролина подумала, что мало кто из этих евреев до войны чинил мостовые или копал ямы, если вообще кто-нибудь делал это. Но немцы не оставили им выбора. Родной Краков теперь стал для них тюрьмой, и Каролина сочувствовала им всем сердцем.

Она как никто знала, каково это – когда собственный дом становится местом страданий и боли.

Большинство людей, идущих мимо, не обращали на несчастных рабочих никакого внимания, но Кукольник остановился и внимательно посмотрел на них. Он вглядывался в лицо каждого рабочего, и наконец его губы произнесли ужасное слово.

– Джозеф, – прошептал он.

Каролине хотелось бы, чтобы он ошибался.

Джозеф никогда не был крупным, как Кукольник, но теперь он стал похож на ивовый прут, а его глаза остекленели от истощения. Не останавливаясь ни на минуту, он быстро переходил от ближайшей повозки с камнями и обратно, поднося брусчатку. Он напоминал Каролине маленькие человеческие фигурки на макете Кракова, обреченные вечно выполнять одно и то же действие.

– Ты не должен показать, что знаешь его, – сказала Каролина, цепляясь, словно маленький ребенок, за рубашку Кукольника. – Они арестуют вас обоих!

Кукольник не ответил. Вместо этого он вынул из кармана чистый красный носовой платок и позволил летнему ветерку подхватить его.

Платок упал у ног Джозефа.

Это добрый ветер опустил его в нужном месте? Когда Кукольник, побледнев, как фарфоровая кукла, направился к другу, Каролине показалось, что это единственное объяснение.

Джозеф, как и Кукольник, прятал свои чувства где-то глубоко, как булыжники мостовой, которые он зарывал в землю. Он наклонился, подобрал платок и улыбнулся пустой вежливой улыбкой.

– Спасибо, – сказал Кукольник. Наклонившись к другу, он медленно взял у него платок. – Джозеф…

– Немцы забирают тех, кто не может работать, и отправляют в поездах на восток, – прошептал Джозеф. Слова выплеснулись из него, как будто он берег их именно для этого момента и больше не мог сдерживаться. – Пожалуйста, помогите вызволить Рену из гетто, пока с ней не случилось что-нибудь ужасное. Пожалуйста, вы…

Ни Каролина, ни Кукольник не успели ответить на страшные новости, которые сообщил им Джозеф: один из немцев заметил, что они разговаривают, и направился к ним, положив руку на висящий на боку пистолет.

– Что вы делаете? – рявкнул он. – Вам нельзя разговаривать с этими людьми!

– Простите, – сказал Кукольник немцу. Впервые Каролина была рада, что он так хорошо говорит по-немецки. – Я уронил платок. Этот человек вернул мне его. Я сейчас уйду.

Отец Рены повернулся к ним спиной и без единого слова прощания пошел к повозке с камнями. Он взял в руки булыжник, показывая, что занят своей работой не меньше, чем немец – своей, и не собирается отвлекаться из-за рыжего человека, бродящего по зоне ремонта мостовой.

– Я разберусь с этим.

Каролина не узнала офицера, который отругал Джозефа и Кукольника, а затем, ворча, отошел. Но она отлично вспомнила того, кто его сменил.

Это был не кто иной, как Эрих Брандт.

Брандт не стал кричать на Кукольника, как первый офицер, – наоборот, к изумлению Каролины, он заговорил с ним почти по-дружески . Но он скрывал свои истинные намерения, как и Кукольник – свой все возрастающий страх. Брандт мог причинить Кукольнику боль, если бы захотел, и никому, кроме Каролины, не было бы до этого дела.