Катя Пицык - Ода другому месту

— Понимаешь, в этом городе вообще все… здесь нет открытых вакансий, — продолжает он свою мысль, — скажем, то же самое РИА набито родственниками и любовницами Павловского. Кому нужны лишние журналисты? Сейчас вообще никому не нужны ни редакторы, ни журналисты, ни фотографы… В этом городе работа есть только для дизайнеров. И летом ничего не происходит. Понятно, тебе неприятно, но объективно это так. И вообще… Я советую тебе переговорить с человеком, который тебя сюда позвал… оговорить вопрос твоего содержания. Ну, понимаешь? Какие-то деньги необходимо оговорить…

Мне двадцать четыре. Я полагаю прагматизм и ясность в денежных вопросах оскорбительными для сторон. И я действительно не понимаю суть сказанных критиком слов. У меня нет желания спорить. Я просто не понимаю, о чем идет речь. Я молчу не потому, что стесняюсь. А потому, что мне нечего сказать.

— Просто ты должна донести мысль так… то есть… ты скажи, что по его вине все получилось не так, как было обещано, а иначе… что было сказано одно, а…

Несмотря на то что суть рассуждений критика остается для меня непостигаемой, я незаметно раскрываю под столом блокнот. Мне кажется, сказанные слова представляют собой особую краеведческую ценность. Москвичи, думаю я, деньги, местный фольклор. И записываю.

Мы идем на пикник. Вместе со всеми детьми. Торт «Птичье молоко». Газировка. Кто-то из детей подбирает с земли палку и, вскидывая палку, бегает вокруг фонтана. Остальные бегают так. Я подзываю их, чтобы раздать пластиковые стаканы.

Жена литературного критика рассуждает о моей гипотетической свадьбе:

— На самом деле он… довольно циничный человек… И, как мне кажется, если ты начнешь с ним жить, то… это просто ему быстро надоест. Ему нужна игра, борьба и все такое. Тебе надо быть загадочной, держать его на расстоянии, все время куда-нибудь исчезать.

— Исчезать?

— Ну, уходить куда-нибудь и не говорить куда.

Я совершенно не понимаю, о чем идет речь. Но это состояние представляется мне естественным. Я не чувствую беспокойства. Не чувствую желания сообщить о том, что не понимаю. Альтернативные диалогу формы коммуникации кажутся мне самым обычным делом, вполне органичным человеку. А временем я не дорожу. Впереди вся жизнь. Жара — плюс тридцать. Дети норовят упасть в фонтан. Я фотографирую это. Кто-то грубо трогает мой локоть. Обернувшись, я вижу седую женщину.

— Вы не имеете права снимать в общественных местах! — кричит она. — А если я случайно попаду в кадр?! Я не хочу этого. То, что вы делаете, недопустимо. Это наглость. Вы не имеете права!

Я записываю слова этой женщины в блокнот. А заодно записываю и слова жены литературного критика: уходить куда-нибудь и не говорить куда . Я не планирую так поступать. Просто мысль об игре и борьбе кажется мне забавной. С чисто эстетической точки зрения. Моих собственных мыслей в блокноте — нет. Думаю, их попросту не было. Как таковых.

Раннее утро. Перрон. Армянская музыка. Холодно. Пахнет пирожками. Поезд подходит тихо и беззвучно упирается носом в тупик колеи. Экспрессии задают носильщики. Я всего третий месяц в Москве. Но уже встречаю друга из Петербурга.

— Похоже на Турцию, — говорит он, выходя из вагона. — Ненавижу Москву. Пойдем отсюда только, Христа ради. Ненавижу вокзалы. Сейчас возьмем цыпленка и поедем в Орехово. В Орехово найдем дешевую пивную.

— Орехово очень далеко, — объясняю я. И говорю, что ни в какую пивную не пустят со своим цыпленком.

Мы идем по проспекту Мира. Грохот ветра и рев моторов. Половину слов я просто не слышу. Вывернутая панцирем вниз Рижская эстакада болит от холода. Мой друг останавливается и смотрит слезящимися глазами.

— Да что же это за город такой?! — кричит он, превозмогая улицу. — Невозможно найти нормальную пивную! Господи, где здесь купить полташку за десять рублей?

Я беру его за руку. Не нервничай, прошу я. Мне жаль, что мой друг так страдает. Москва вовсе не кажется мне такой уж турецкой. Напротив.

Подумать только — бродячие артисты могут позволить себе мобильные телефоны. Конечно, в большом театре люди шелестят фольгой, разворачивая конфеты прямо во время спектакля. Это дурно. Но зато здесь открыта «И…я». Коробки для носков, корзины для белья, чехлы для костюмов, фрикадельки с брусничным соусом. В любом большом супермаркете можно купить килограмм креветок за девяносто девять рублей.