Джозеф Ганьеми - Инамората

Я сунул руку в карман пальто и извлек початую бутылку «шипучки», которую хранил несколько дней, и с мелодичным бульканьем водрузил ее на стойку. Этот звук прозвучал для старика как любимая мелодия.

— Хотите я уступлю ее вам в обмен на небольшую услугу.

— Комната 128, — сказал он, протянув руки к бутылке. Я отодвинул ее на безопасное расстояние и выставил свои условия:

— Я хочу дождаться его в комнате.

Старик не сводил глаз с бутылки. Рот его раскрылся, обнажив единственный уцелевший зуб. Он вздохнул, и остатки воли к сопротивлению покинули его, как вода протекающую батарею.

— Он уже две недели не платит за комнату, — проворчал он, отыскивая запасной ключ. Нашел его, выбрался из-за стойки и махнул мне, чтобы я следовал за ним.

Старенький лифт давно приказал долго жить, и нам пришлось подниматься по лестнице, что было испытанием для меня, а для старика тем более. Он вел меня наверх коридорами, по которым гуляли сквозняки и которые по мере нашего подъема становились все более и более сырыми. Обои, казалось, были покрыты венерической сыпью, и я поспешил сунуть руки в карманы, чтобы не подцепить никакой заразы. В нос бил запах немытой посуды, сигаретного дыма и кошек, откуда-то из-за закрытой двери раздавался натужный кашель больного эмфиземой легких. На каком-то этапе этого путешествия по кругам ада управляющий сообщил мне, что человека, к которому я пришел, зовут Эрнест Стонлоу.

Номер этого самого Стонлоу был на четвертом этаже, в конце длинного коридора, освещавшегося лишь тусклым светом, проникавшим через грязное окно, которое выходило на пожарную лестницу и из которого открывался весьма вдохновляющий вид на кирпичную стену напротив. Цифры номера на двери Стонлоу давным-давно куда-то исчезли, но след от них еще различался на крашеной поверхности.

Управляющий четыре раза постучал в дверь и, когда ответа не последовало, отпер ее и пропустил меня внутрь. Похоже, ему не терпелось вернуться назад к бутылке, поскольку он торопливо откланялся, пригрозив напоследок:

— И без фокусов тут! У меня отличная память на лица.

Я заверил его, что не имею намерения «фокусничать». Старик хмыкнул, подтянул штаны и зашаркал прочь, оставив меня в одиночестве в чужом номере.

Я поднял жалюзи, чтобы впустить свет в обставленную по-спартански комнату: голый матрас, плитка, умывальник с обитым фарфоровым тазом и висящий рядом на стене ремень для заточки бритвы. На пыльном бюро лежали всякие вещички, которые можно было принять за содержимое мужских карманов: сорок центов мелочью, замусоленная кроличья лапа, пачка «Честерфилда». Стены пожелтели, видимо, сигаретный дым в комнате не выветривался. Я попенял себе, что не поинтересовался у управляющего, как долго Стонлоу живет в отеле. Осматривая его номер, я с трудом мог представить себе, что кто-то выдержит здесь больше нескольких дней, уж слишком мрачной и неприветливой была эта комната. Но, похоже, Стонлоу прожил здесь достаточно долго, раз успел сдружиться с управляющим и получить от него разрешение держать голубятню на крыше. Но где тогда его книги о разведении голубей? Где дневники, в которых ведется учет писем, полученных от таких же любителей птиц? Аскетичность комнаты казалась более чем странной, даже подозрительной, через двадцать минут, когда я закончил осмотр, я знал о Стонлоу не больше, чем до прихода сюда. Я уже стал сомневаться, что такой человек вообще существует. Или же меня просто хотели заставить в это поверить?

Я завалился на кровать, и пружины заскрипели подо мной. Я прождал еще четверть часа. В лучиках света кружилась пыль, вылетавшая из пегого ковра. Мне вспомнился отвратительный шотландец, преподававший нам анатомию в медицинской школе. Он с упоением объяснял нам состав обыкновенной домашней пыли: «Кожа и волосы, парни, — говорил он, сверкая румяными щеками. — Кожа и волосы». И теперь, наблюдая, как крошечные частички медленно кружатся в солнечном луче, я неожиданно подумал: «А вдруг это все, что остаюсь от Стонлоу?..»

Почему я битый час провел в праздных размышлениях и не удосужился заглянуть под кровать прежде, чем меня что-то резко — словно удар гонга — подтолкнуло к этому?

Потому что у меня не было опыта. И потому, что я был в чужой комнате. Вот мне и не пришло в голову порыться в бюро Стонлоу или посмотреть под кровать; так и маленький ребенок не догадывается, что можно поискать игрушку, которую от него спрятали.

Теперь, когда я дерзнул совершить этот… проступок, как бы назвал его мой отец, я совершил его с тем же усердием, с каким тот же самый ребенок спустя несколько лет станет искать рождественские подарки. Бюро Стонлоу сулило самые многообещающие находки, но на всякий случай я для начала встал на колени и глянул под кровать.