Эбрахим Голестан: Горькая доля

Наш с шейхом переход в среднюю школу выразился в том, что мы, то есть пятый класс, расстались с уголком двора и перешли в конец школьного сада. Сначала для нас натянули тент, и в первые недели осени мы на уроках прислушивались к голосу ветра, заплетающего ветки сосен, смотрели, как тихо, неслышно падают листья, возятся в пыли вороны и семена кленов, похожие на стрекозиные крылья, вертясь волчком, несутся к земле. Позже, с наступлением холодов, нас перевели в оранжерею. Три стены в ней были сплошь застеклены, а внутри, по всем четырем сторонам, ступеньками стояли горшки герани и еще кадки с сиренью и лимонным деревом. Там поставили скамейки, и мы, окруженные горьковато пахнущей геранью, казались какими-то инородными особями, изучающими грамматику и стилистику, а также дроби, проценты, пропорции и плюс к тому геометрию, географию и историю.

История изменилась, этот предмет имел теперь мало общего с прежними сказками. Такой истории, как в прошлом году, больше не было. Овеянные славой имена героев-долгожителей, сказания, полные драконов и дивов, волшебная птица Симург, быстроногий конь Рахш, колдовство, сны и видения откочевали со страниц учебника [11], и место Гура занял Кир – родоначальник исторических событий. История стала исторической. В 550 году до н.э. Кир взошел на иранский престол. До н.э. – то есть до Рождества Христова. А шейх был категорически против всего иностранного. «Выдумали невесть что. Здесь мусульманская страна, а историю, видите-ли, от пророка неверных, собаки поганой, отсчитывать надо. До Рождества Христова, слыхали? Да рогоносец последний и тот лучше! А Кир кто был? Гебр! Огнепоклонник! Чепуха сплошная. Иностранная болтовня. Выходит, в „Шахнаме“ с начала до конца все переврано? А раньше-то эти имена где были? Наследие наших предков нынче в игрушку превратилось, иностранцам на забаву». Наш шейх очень переживал. И многие другие шейхи тоже. Зарядили первые в тот год дожди.

Дождь струился по стенам, оставляя бороздки на грязных стеклах, постукивал в окна. На первом уроке мы не могли разглядеть, что там снаружи, все дрожало и растворялось в скользящей по стеклу пелене воды. Потом в оранжерее становилось душно, распахивали окно, и среди переменчивых туманных картин возникал кусочек ясного, четкого пейзажа, и запахи сада, запахи вольных просторов лезли внутрь. А когда дождь смывал грязь, за стеклами вставал сад, и там, пристроившись к зеленой ветке кипариса, ждала чего-то притихшая ворона.

Сочинение. Тема: «Прощение слаще всякой мести».

У меня сочинение вышло тогда совершенно бестолковым. Я доказывал, что прощение как раз и является самой страшной местью.

И в тот день, и назавтра, и еще несколько дней потом дождь лил не переставая. Он лил и лил, и с разрушенных крыш посыпались кирпичи, поползла раскисшая глина и известь, так что круглая площадь, которой предстояло стать центром нашего города, превратилась в море липкой, вонючей грязи. Вода текла в выгребные ямы разрушенных домов, переполняла их, содержимое выплескивалось наружу и плавало в густой топкой жиже. На площади то и дело кто-нибудь застревал в грязи, люди кляли на чем свет стоит строителей фалаки, ругались – и продолжали застревать.

Как-то раз поутру, когда мы пересекали эти хляби на спинах двух носильщиков, тот, что нес дядюшку, поскользнулся, и они оба упали. Нас забрызгало грязью. Грязь попала мне в глаз. Я хотел было вытереться, но мой носильщик сердито сказал: «Крепче держись, как следует! Не вертись!» Он не стал дожидаться напарника, и мы двинулись дальше. Сзади слышался смех. Поставив меня на землю, носильщик потребовал плату. Я сказал: «Деньги у дядюшки». Но того рядом не было. Я вытер глаза и увидел, что он все еще не встал. Носильщик пошел к нему, а я остался ждать. Носильщик вернулся, передал, что, мол, иди в школу, он после придет. В полдень за мной пришел Джафар. По пути рассказал: дядюшка расшиб руки-ноги, беднягу принесли домой насквозь мокрого и промерзшего, так что ему совсем худо. Дома я узнал, что дядюшку отвезли к нему на квартиру. Услышав о происшедшем, отец пришел в бешенство.

– Как он только посмел, почему не сам нес Парвиза через грязь? А если бы ребенок упал?

– Упал бы, ну и что? – сказал я.

– Как это «ну и что»? Скотина никчемная, ребенка через лужу перенести не может, носильщика нанимает.

– Отец, а вы бы на его месте… то есть сами бы вы полезли в такую грязюку?

Тетка раздраженно оборвала меня:

– Парвиз, как не стыдно!