Альфред Андерш - Занзибар, или Последняя причина

— Обратите внимание, — насмешливо сказал Патрик. — Сейчас начнется самое интересное: он будет чихать.

Крамер уже держал в руках носовой платок, когда принялся чихать бесчисленное количество раз, он расхаживал по столовой, и чихал, и подносил платок к носу, и вытирал свое лицо, которое все это время оставалось совершенно белым и, несмотря на чиханье, неподвижным, как маска из папье-маше.

— Так называемое желудочное чиханье, — объяснил Патрик, его голос был полон холодного, торжествующего веселья, — это мне объяснил один врач. Есть обжоры, которые после каждой еды, которая доставляет им удовольствие, чихают подряд пятнадцать-двадцать раз.

Он расхохотался, а Крамер, продолжая чихать и вытирать лицо платком, вышел.

— Теперь ему нужно на свежий воздух, — сказал Патрик, но тут он заметил, что Крамера в комнате нет, что они одни. Он замолчал.

Луиджи встал и принялся настраивать телевизор. Читающий молодой человек перестал читать и посмотрел на Патрика.

— Ну же, — сказала Франциска. — Убейте Крамера!

Патрик не ответил, только молча посмотрел на нее.

— Не смотрите на меня так растерянно, — сказала Франциска. — Ведь наверняка у вас в кармане револьвер. Чего же вы ждете?

Молодой человек, все это время читавший газету, встал. Держа ее в руке, он подошел к их столику и сказал Патрику:

— Я отыскал нечто замечательное. Посмотрите на одну из этих репродукций Тинторетто, синьор О’Мэлли, ну, например эту, «Благовещение»… — Он открыл книгу и положил ее перед Патриком на стол.

— Когда он вернется, убейте его! — сказала Франциска.

— Нет, не рассматривайте картину целиком, вы должны выделить какую-нибудь деталь, фрагмент, кстати, качество репродукции очень хорошее. Вы узнаете Тинторетто сразу.

Борода молодого человека подрагивала от волнения, он был высокий и худой, а борода напоминала дикие заросли.

— Он художник, — объяснил О’Мэлли. — Очень хороший художник.

— Вы должны стрелять наверняка, — сказала Франциска, — ведь это же очень просто: когда он снова войдет сюда…

— Возьмите какую-нибудь деталь Тинторетто, — сказал художник, — и перед вами картина Джексона Поллока. Это просто потрясающе.

— Вы ошибаетесь, — сказал Патрик, — у меня нет револьвера.

— И я выяснил, что это не случайность, — торжествующе сказал художник. — Я занимался творчеством Томаса Харта Бентона, учителя Поллока, — он был под большим влиянием Тинторетто. Таким образом, существует прямая связь между Тинторетто и Поллоком.

— Вы не могли бы ему сказать, чтобы он исчез? — спросила Франциска.

— В ближайшие дни зайду к вам в ателье, Бруно, — сказал Патрик художнику. — А сейчас мне надо обсудить кое-что очень важное с этой дамой.

— Вы хотите убить Крамера, — сказала Франциска, — но вместо этого вы ежедневно общаетесь с ним. Вы хотите его убить, а сами изучаете природу его насморка. Вы хотите его убить, а сами обедаете или ужинаете с ним. Хотите его убить и позволяете отрывать у вас пуговицы. Судя по всему, вам мерещится совершенное убийство. Да, именно об этом вы мечтаете. Но вы знаете, что никогда не сумеете этого сделать. Вы хотите убить, но упускаете возможность. Вы неудачник, вы просто неудачник. Если мужчина хочет убить, он должен сделать это быстро, на месте и без обдумыванья. Все остальное — это хладнокровное убийство, а вы не убийца. Вы вообще не способны лишить кого-либо жизни. А теперь выясняется, что у вас даже нет с собой револьвера. Господи, Патрик, какой же вы все-таки неудачник!

В комнате снова заверещал телевизор, какие-то тени в костюмах восемнадцатого века разыгрывали на экране какую-то драму. Художник со вздохом захлопнул книгу и вернулся к своему столику. Луиджи продолжал крутить кнопки настройки.

Сатанинский ангел, мужчина с дурным глазом из «Павоне» — в какую же нелепую историю я вляпалась. Жаль. И все же он ангел и одновременно дьявол, его взгляд опасен, его взгляд из-за букета цинний в чайном зале «Павоне». Но этого взгляда хватает лишь для того, чтобы разглядеть лицо за маской, но не для того, чтобы ее сорвать. Он все видит насквозь, но попит его словно охватывает паралич; он застывает, словно увидел слишком много, больше, чем его взгляд способен вынести.

Обидно одно — что такие люди, такие неудачники, как Патрик, превращают любую трагедию в фарс. Никакого капитана Ахава и никакого белого кита, лишь стареющий гангстер и его умный, рефлексирующий комментатор, преступник и эстет, разыгрывающие пародию на преступление и месть, на вину и искупление, но сцена вдруг меняется, фарс снова оборачивается злом; потому что на сцену вступила я. Из-за меня игра грозит стать серьезной, вместе со мной появилась угроза, страх, что я сорву все маски; и потому я в опасности.