Мирко Благович - Начало истории (СИ)

Шло повальное разворовывание народного хозяйства. Сотнями останавливались фабрики, заводы, угольные шахты, комбинаты. Миллионы безработных и нищих граждан уже непонятно какой страны обречённо толкались по улицам в поисках заработка. Курильщики рыскали по базарам и покупали сигаретные окурки («бычки») на развес (!) Дабы при курении не подцепить чью-то воздушно-капельную заразу, приобретённые «бычки» дезинфицировали – обсмаливали пожёванные чужими зубами фильтры над горящей спичкой или свечой. На лицах отчаявшихся патриотов, неспособных накормить своих детей, читались растерянность, агрессивность и озлоблённость. Магазины зияли пустыми прилавками, а тотальный дефицит объявлял перестройке неутешительный вердикт.

Приусадебные участки и крохотные огородики, после просмотра «Рабыни Изауры» ласково прозванные фазендами, спасали от голодной участи, словно тройная пайка хлеба в блокадном Ленинграде. В буквальном смысле. Счастливцы, обладающие небольшим кусочком земли, могли обеспечить себя и свою семью основными группами овощей и фруктов. Многие из дачников, помимо картофеля, лука, свеклы, моркови и капусты, выращивали подсолнечник, били семечку и сдавали её в обмен на растительное масло. Вкушая отварную картопельку с лучком, квашеную капусту, солёные помидорчики и огурчики, щёлкая вкусные жареные семечки, они относительно спокойно взирали на всесокрушающую волну экономического кризиса.

А пугаться было от чего. На пустых магазинных полках если что и можно было найти, так только жестяные банки с консервированной, жутко невкусной, тягуче-сопливой морской капустой. А полукопчёная колбаса сомнительного качества стоимостью тридцать тысяч рублей за один килограмм при средней зарплате в сто двадцать тысяч могла напугать самого невозмутимого и самоуверенного флегматика. Через полвека после Великой Отечественной в нашу многострадальную страну вернулась схема нормированного обеспечения – талоны на сахар, соль, крупы, спички, мыло, стиральный порошок, прочие ходовые пром– и продтовары. Эти талоны люди вырезали из разноцветных талонных листов и при наличных расчётах прилагали к обесценившимся деньгам.

И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достаётся успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных – богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех их. Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них. (Еккл. 9: 11–12)

В обществе правили хаос, неопределённость и нужда. На этом печальном фоне проводился явный, неприкрытый грабёж народа – «прозрачная» приватизация государственных объектов, которую народ по-русски метко назовёт впоследствии «прихватизацией». Кучка наглых жуликов и пройдох бесстыдно разворовывала природные ресурсы, дерибанила промышленные предприятия и фонды. Целые заводы и фабрики пускались под газовый резак. Ценное промышленное оборудование вывозили на металлоприёмки и сдавали по цене лома чёрного металла. Новыми хозяевами страны оказалась горстка невесть откуда взявшихся двадцати тысяч миллионеров. Они вкушали лангустов в соусе тартар, пили французское «Дом Периньон» по 1400 долларов за бутылку, смаковали тосты с паюсной икоркой и страстно желали превратиться из миллионеров в миллиардеров. Их окружали триста миллионов сирых и убогих сограждан…

***

Как и множество избитых злой неокапиталистической реакцией советских семей, в этом бардаке очутилась вдруг и наша полуозябшая семейка. Теперь чтобы отработать свою мизерную, пятикилограммово-колбасную денежную ставку, отец и мать вынуждены были пропадать на службе от зари и до зари. Дипломы, квалификация, опыт работы родителей в новой системе обесценились многократно, и родительской зарплаты не хватало даже на еду. Очень выручали продуктовые посылки из деревни, которые пересылала нам бабуля три-четыре раза в год. Считая каждую медную копеечку, помню, родители завели небольшой красный блокнотик, расчертили листы на графы «приход»-«расход» и скрупулёзно записывали туда свои ежедневные траты. В «приход» вносились тощенькие зарплаты, премии и прочие мелкие заработки. В «расход» помещались длиннющие столбики гадкой, обирающей семейный бюджет, расходной части. Зубастый «расход», загоняя в Систему и пожирая робкие циферки беззащитной зарплаты, однако, не в силах был одолеть душу, справиться с привычной отзывчивостью и скромностью моих любимых старичков – и в этом заключалась суть деревенских морально-нравственных устоев, напрочь отвергающих расчёт, лицемерие и тягу к наживе. Так мы и выживали – потихонечку, по-экономному, от копеечки к копеечке, от семидневной рабочей недели к очередному неиспользованному отпуску, от преодолённых препятствий к очередным вызовам времени и судьбы…