Мирко Благович - Futurum comminutivae, или Сокрушающие грядущее (СИ)

– Да всё это понятно! – воскликнул я. – Семья, жена, любовница, зарплата, дети, тяжесть нового тысячелетия… А нам-то что сейчас делать? Жрать охота! Чайку бы! С булочкой и вареньицем клюквенным. Или, ещё лучше, минера-а-алочки… С га-а-азиками! А затем – бо-о-о-орщика… кла-а-асс!

– Ага-а-а, и стограммо-о-овочку! – страдальчески ухватившись за голову, в тон моим мечтаниям засканудил Тёмыч.

– Фу, Тёма, всю картинку поломал! Больше – ни капли. Всё! Отвечаю!

– Согласен. Ни капли. Но только после Нового года. И после Рождества. И после Старого Нового года… И после Дня защитника Отечества…

– Валерьич, хватит! Пожалуйста!

От образа белой жидкости, ласково плещущейся в одноразовом пластиковом стаканчике, меня чуть не вывернуло. Горькая тошнота резко подкатила к горлу. Такое ощущение, будто жгучая водяра, играя градусами, заплескалась прямо под кадыком. Ох, беда мне, беда! Голова раскалывается. Ограбили. Кушать хочется! Денег нет. До поездки ли мне сейчас? До заработка ли!

– Ладно, шучу, – шмыгнул Тёма. – Что делать-то будем, а?

– Не знаю, Тёмыч. Честно, не знаю, – растерянно пожал я плечами. – Но мне кажется, мы просто обязаны выбить на заводе это долбаное шампанское и доставить его домой.

Или мы не предприниматели?

Итальянцы

Покинув зал ожидания, мы подошли к привокзальному ресторанчику. Для провинциального вокзального общепита, следует отметить, закусочная оказалась очень даже чистенькой. Неожиданно для самих себя, мы с Валерьичем занырнули во вкусно пахнущий полумрак кафешки. Прошагали по коридору. Не пойму, у Тёмыча, что ли, заначка в ботинке обнаружилась? С видом утомлённых миссионеров мы проследовали к кулинарной стойке.

– Зачем зашли? – тихонечко загундел я Тёме.

– Не знаю, – пожав плечами, таким же шёпотом честно признался он. – Наверное, вкусно пахло.

– Ты чё, Тёмыч, прикалываешься? – процедил я и начал рыться по карманам. – Ищи хотя бы на стакан чаю. Маячим, как две блохи на лысине!

За стойкой зашуршали шаги и из подсобки к нам выплыли две женщины. Что я вам скажу, друзья. Колоритнейшие особы! Одной лет пятьдесят пять – шестьдесят. Подвижная, сухонькая, бедовая, глазки востренькие, подозрительные. Проворная, быстрая, как серая мышка в хлебных закромах. Возраст другой – никак не определить. Молодая, здоровенная дамочка под два метра ростом. Ядовитый макияж, чепчик – волнистый такой, советский, беленький, накрахмаленный. Щёчки – кровь с молоком. Голубые глаза, огромной розовой картошкой нос, пухлые чувственные губы. Мощный торс с необъятным бюстом, руки-крюки. С такой девой нужно вести себя почтительно и кротко.

Жёсткая синь дамочкиных глаз скользнула по мне и, оценив, переметнулась к Валерьичу. Зацепилась. Застыла. И вдруг растаяла. В её взгляде появилось что-то такое умилительное, ласковое, нежное, почти материнское.

Мадемуазель Фрекен Бок (почему-то вспомнилась домомучительница Малыша и Карлсона) поправила выбившийся из-под чепчика непослушный роскошный локон, разгладила по бёдрам белый общепитовский халат, улыбнулась. И томно посмотрела на Валерьича из-под длинных накладных ресниц. Я чуть было не расхохотался! Женщина-скала и не думала скрывать своих намерений. Она не стесняясь пожирала Тёму глазами, поправляла чёлку, приглаживала талию (вернее, то место, где она должна была быть), мелко потирала ладошки, нежно улыбалась, и при этом казалось, что Тёмыча и спрашивать-то ни о чём не будут, и что всё уже решено.

– Кхы-кхы! Аггх! – спешно глотая неуместный смешок, я торопливо прикрыл рот кулаком (как будто закашлялся). Но предательская мысль не отпускала: «Кранты Тёмычу! Угодить в объятия такой Фрекен Бок – всё равно что под гидравлический пресс попасть!» Так хотелось засмеяться, даже скулы свело!

Дабы не прыснуть со смеху, я держался изо всех сил. А молодая дева, тем временем, ну та-а-а-к взирала на Тёму! Будто бы на завтрак слопать запланировала. Смотрю, Валерьич нахохлился. Тень удивления на его лице сменила тень сомнения. Следом проявилась тень опасения. После этого отчётливо вырисовалась самая большая – голодная тень. В смысле, жрать охота!

Женщина, которая постарше, решила всё-таки нарушить тишину немой сцены (и положить конец моим диким мучениям):

– Проходи-и-ите, гости дорогие! Чё-й молчите-та, аки ни разу не ро́дные? Иностранцы, чё-й ли? Га?

– Ага-хм! – сглотнув, замурчала молодая дамочка.

– Фых, фых, – настороженно пыхтел Валерьич.

– Кхы-кхы-кхы! – искусственно покашливая, давился я смехом и украдкой вытирал выступившие слёзы.