Татьяна Веденская - Обыкновенный волшебник

– Ну уж нет, я тебя провожу, – настоял Ярослав и поднял руку, просигналив проезжающим мимо машинам. Что ж, это было правильно. Я бы не вынесла долгой прогулки под ясным темно-синим небом, усыпанным звездами, я бы не пережила ни одного больше разговора с ним. Не сегодня. Так было лучше, сидеть на заднем сиденье летящей по улицам машины, скользить взглядом по фасадам домов и прислушиваться к бесконечной бессмысленной болтовне в радиоприемнике. Мы доехали до нашего с Пашкой дома минут за десять, да и то только из-за некоторых пробок на поворотах и светофорах. Я вышла из машины, а он там остался, улыбнулся мне сквозь мутное стекло и помахал рукой. Машина уехала, а я вдруг сжалась, словно меня скрутила судорога, и принялась тихонько, про себя, подвывать, сбрасывая все те эмоции, что терзали меня последний час. Только бог знает, чего мне стоило это – не броситься на шею к Страхову. Всех моих жизненных сил.

Я посмотрела на часы и ужаснулась. Когда Страхов рядом, я совершенно теряю всякое ощущение времени, а между тем на часах уже было почти двенадцать ночи. Я посмотрела наверх, туда, где темнело окно нашей с Пашкой комнаты. Либо он спит, либо его нет дома. Я сильно надеялась на второе. Надо было срочно что-то решать с местом жительства, так долго продолжаться не может. Нужно что-то придумать, нужно поговорить с Игорем Борисовичем, взять аванс, пока он добрый. Надеюсь, статья про музыкантов выстрелит. Может быть, он все-таки передумает и возьмет меня в штат? Не могу я так поступать с Пашкой, не могу маячить у него перед глазами.

Я тихонько открыла входную дверь своим ключом, миновала детские коляски, пробралась на кухню, налила себе полный стакан воды из соседского чайника – да, смогла, совершила это преступление, нарушила неписаное правило и табу – никогда не прикасайся ни к чему чужому на коммунальной кухне. Может, и правда написать о коммуналках? Хорошая тема… И вот в этот самый момент мысль моя вдруг оборвалась, и все сознание переключилось на несколько коробок, аккуратно сложенных у стены рядом с нашей тумбочкой. На самом деле, я знала, что это за коробки. Это мои коробки, те самые, которые я так мучительно собирала, когда переезжала из общежития.

– Что за ерунда? – пробурчала я себе под нос и открыла одну из коробок, чтобы убедиться – да, это они. Не только коробки, но и мои вещи. Платья, джинсы, топы – все аккуратно сложено стопками. Так аккуратно, как никогда бы не получилось у меня. Я прикрыла коробку и прошла дальше, в коридор, терзаемая, как говорится, смутными сомнениями. Я подошла к двери в комнату, достала свои ключи, попыталась вставить их в замочную скважину и, в буквальном смысле этого слова, не поверила своим глазам. В двери был сменен замок. Вернее, сменена только личинка, так что мой ключ теперь к ней не подходил. Пашка сменил замок и выставил мои вещи. Он выставил меня из комнаты. Ни слова, ни звонка, ничего – вот так, без предупреждения, без жалости, без малейшего интереса к тому, где мне теперь жить.

– Вот говнюк! – помимо воли вырвалось у меня. Я прислушалась к происходящему за дверью, но там была гробовая тишина. Если Пашка там и был, то он не подавал никаких признаков жизни. Я вернулась в кухню, с трудом соображая, что же мне теперь делать дальше. Куда бежать в двенадцать ночи? К тетке? Да она перепугается до смерти. Можно будет перекантоваться у Виталика, но это надо будет уже завтра решать. Мысли перескакивали с одной темы к другой, как вдруг я подпрыгнула – ведь в этих самых коробках, значит, и мои семейные фотографии лежат, и ноутбук мой лежит, и диски, и терабайтный диск со всей моей информацией. Вот так, на общей кухне, на которой обитает неограниченное и не установленное точно число жителей, многие из которых не обладают совестью, но обладают стойкой алкогольной зависимостью.

– Свинья ты, Пашечка, – пробормотала я, перекапывая содержимое коробок. Он выбросил из комнаты все. Я представила, как он делал это, как потратил, наверное, весь день, запаковывая мои вещи. Однозначно, он позвонил на работу и отпросился. Сворачивал мои кофточки и думал только о том, как мне станет больно, когда я их обнаружу снаружи комнаты. Но мне не было больно, мне стало так противно, как еще никогда не было. Павлик Морозов, не иначе. Разве я когда могла подумать, что он способен на такое. Мамины фотографии в потрепанном альбоме лежали вперемешку с зубной щеткой и лаком для волос. Я сжала зубы и кулаки. Нет, такое не прощается. Я достала альбом, прижала его к груди, потом поцеловала и стряхнула пыль. Огляделась – вещей было слишком много, не унести в руках. А и не надо!