Борис Иванов: За стенами города. Дезертир Ведерников

— Егор Алексеевич, как вы к этому относитесь?

Кудрявцев выдержал длинную паузу, прежде чем огрызнуться:

— Перестаньте же наконец!..

Здесь не было человека, которому Ведерников мог бы высказать то, что думал.

Нужно было срочно осмыслить новое положение. За несколько минут рассыпался весь строй жизни. Не без горького злорадства Ведерников вспомнил про свой эскиз топливной системы для запущенных в серию бронекатеров. «Ударим новой топливной системой по коварному врагу!» — усмехнулся инженер, рассматривая затылок начальника цеха.

Между тем очередь двигалась. За Ведерниковым пристроилось еще несколько человек. Он усвоил улыбку, сопровождающую поступки людей, совершаемые по легкомысленному чужому произволу. Все ближе стол, за которым вносили фамилию человека в списки, задавали вопрос о подготовке во время срочной службы, принимали документы и укладывали их в коробку, жали новому ополченцу руку и отправляли его к грузовикам.

Ведерников не запомнил ни лица военкоматского служаки, ни смысла его поздравления. Винтовка показалась порцией глупости, добавленной к той, которую он еще не сумел переварить. По военной специальности он был инженером авторемонтной мастерской полка, и по должности ему полагался пистолет. Но командирам была нужна пехота, много пехоты. Он вспомнил слова из речи Сталина третьего июля о том, что «наши силы неисчислимы», и потом, до своих последних дней, будет вспоминать эти слова.

Получившие винтовку и обмундирование присоединялись к строю, вдоль которого прохаживался сержант с опаленным солнцем лицом и толстыми короткими руками. Запись у стола закончилась. Сержант подровнял строй и подал команду: «Шагом марш!». За спиной запоздало заиграл заводской духовой оркестр.

Когда их привели в здание школы, обтоптанное прежними ополченскими формированиями, с классами, заставленными койками с рыжими одеялами, Ведерникову захотелось лечь и хотя бы на время закрыть глаза. Но заявлялись какие-то командиры, их окружали, расспрашивали о положении на фронте, что будет дальше. Отвечали уклончиво: закончится формирование, тогда и объявят, какое будет у них назначение; положение на фронте непростое, но армия фронт держит.

Ведерников узнал, что с разрешения сержанта можно на полчаса выйти в город. Пошел отыскивать сержанта. Сержант разрешил.

В городе, если разобраться, ему делать было нечего: купит конверты, почтовую бумагу и отправит письмо Наде. Среди его знакомых был только один человек, которого обязательно нужно было оповестить о произошедшей с ним перемене, — Ефим Баранников. Но ополченцы, как сказали, после оформления в часть получат сутки или двое, чтобы попрощаться с близкими, решить квартирные вопросы, тогда он и свяжется с другом.

На тротуарах много военных. Их вид не производил впечатления, что город в опасном положении. Полководцы, наверно, что-то напутали: немцы где-то выбросили воздушный десант, а — в итоге — начальство в панике: тысячи производственников оторвали от нужной, не терпящей отлагательства работы.

Ведерникова удовлетворяло своей безусловной правдивостью лишь то, что рассказала вчера Варвара. Что же такое должно было случиться, чтобы в середине ночи поднять по тревоге курсы командиров и куда-то спешно бросить, даже не оставив следа от этого учебного подразделения?! Прорыв фронта?.. Было противно ничего не знать, гадать, придумывать.

Его соображения никому не нужны, и прежде всего ему самому. Он приторочен к школе, в классе 8б стоит его винтовка, ее номер, сказали, он должен помнить, как собственное имя. Пока он еще в гражданской одежде, — еще таков, каким был. Встретив его, близкие даже не заметят наступившей в его жизни перемены.

Закупил конверты, папиросы, запасся леденцами — другие конфеты в магазинах исчезли. Затем минут на сорок под аркой дома задержала воздушная тревога. Он явно перерасходовал время отлучки, но ничего: свою задержку объяснит. Неужели нельзя сегодня отпустить всех по домам?

На спортивной площадке позади школы, пересекая вечерние тени, взад-вперед маршировали ополченцы. Сержанты голосами взрослых петухов командовали: «На пра-во!», «На ле-во!».

Ведерников поспешил за трехлинейкой. В классе было пусто. В мертвой тишине класса с грифельной доской и таблицей Менделеева на стене он вдруг понял, что с ним происходит нечто более значительное, чем все то, что было в жизни до этого момента. Жизнь уже разрезана на две половины — прошлое ничего не значило, а будущего своего у него нет и, может быть, уже не будет, — только темное, угрожающее встречное течение времени и борьба с ним ожидает его.