Алла Мелентьева - Семья Рин

Кёко говорила достаточно громко, чтобы звуки ее тонкого голоса могли донестись до шофера, ожидавшего нас где-то неподалеку.

Она выиграла достаточно времени. Из-за поворота с угрожающим криком выскочил шофер, готовый нас защищать. Подростки разбежались. Не так-то уж и страшны они оказались.

— Ублюдки! В следующий раз вы так легко не отделаетесь! — яростно прокричал им вслед наш защитник.

Он повернулся к нам и стал оправдываться, усердно кланяясь:

— Прошу простить, дамы, что позволил вам одним ходить в таком опасном месте. Прошу меня простить за оплошность! Надо было встретить вас у дверей. Этим мальцам лишь бы побезобразничать!

По-видимому, он опасался, что из-за случившегося может потерять работу.

Кёко оглянулась на меня, радостно улыбнулась, как умела улыбаться только она, схватила за руку, увлекла, не теряя времени, к автомобилю.

— Я так испугалась за вас, Рин-сан. Как хорошо, что все обошлось.

Я последовала за ней, беспрерывно спотыкаясь. Я только сейчас почувствовала слабость от страха.

Шофер шел за нами, продолжая виновато бормотать о том, что из-за войны молодежь совсем отбилась от рук.

Кёко очень ждала возвращения Акито. Это было понятно: она ждала своего мужа с войны. Я тоже ждала возвращения Акито. Но мое ожидание было не таким, как ожидание Кёко. Я ждала его, потому что надеялась, что с его прибытием наконец все разрешится; запутанность моей жизненной ситуации, неразбериха с именем и семьей, тягостная бесцельность жизни среди чужих людей, — все, все мои проблемы тут же бы разрешились, лишь только он ступил на порог. Или, по крайней мере, что-то бы тронулось с места, что-то начало бы происходить с его появлением. Его приезд поставил бы точку на войне и на всем, что было с ней связано. Так я считала. Хотя он находился в плену, он по-прежнему был в моих глазах всемогущим существом, способным отменять или обходить любые препятствия. Он смог спасти меня из лагеря, уберечь от смерти, изменить мне имя и национальность, отправить за море — он способен и на многое другое, думала я.

Он обещал помочь найти моих родных, рассуждала я, значит, он обязательно это сделает. В то, что моя семья, вероятно, давно погибла, я по-прежнему не желала верить. Точнее, я и верила этому, и не верила. Не то чтобы я совсем не допускала такой возможности — у меня было достаточно времени притерпеться к этому факту, — но в моем сознании произошел какой-то странный сдвиг, который позволял считать мою семью одновременно и погибшей, и живущей. Обе эти противоречивые возможности — смерть и жизнь — оказались не просто равно-допустимы в моей голове, а сосуществовали на равных.

Был также еще один важный вопрос, который только Акито мог разрешить. Этот вопрос я могла задать только ему: зачем он послал меня в Японию и почему вся семья приняла мое появление как должное, несмотря на то что у Акито была жена. Это напоминало сговор. Должна была существовать какая-то причина. О причине, похоже, знали все домашние, включая Кёко, но молчали, а я не смела никого спросить. Поинтересоваться у Кёко: «Кёко-сан, зачем твой муж отправил меня сюда?» — нет, упаси бог, это была самая невозможная вещь на свете. Но такой вопрос отходил в сторону, пока для меня оставалась вероятность вернуться в счастливый мир, где сохранилась и продолжала благоденствовать моя семья.

В январе сорок шестого года Акито вернулся.

Я сидела с Юки, помогала ей рисовать. К нам заглянула Кёко и сообщила, что Акито возвращается на днях.

Вот тут я и испугалась по-настоящему. Запоздало испугалась. Я поняла, что мне не следовало ждать его приезда. Наоборот, надо было как можно сильней бояться этого. Я поняла, что возвращение Акито неизбежно разрушит мои иллюзии. Надо было молиться, чтобы он никогда не вернулся или чтобы момент его возвращения оттянулся на неопределенно долгое время, на вечность. Безмятежная жизнь в привычном окружении, с людьми, которых знаешь с детства, — скорее всего, ничего из этого уже больше никогда не будет, и если я раньше лишь смутно и довольно нецельнооформленно предполагала, что такое может быть — да и то с очень небольшой долей вероятности, то теперь — с возвращением Акито — это предположение должно было очень быстро развиться в грубые формы реальности.

— Рин-сан, разве ты не рада? — посчитала нужным уточнить Кёко, видимо, заметив, как я изменилась в лице.

— Рада, — безнадежно сказала я.

А что еще я могла бы сказать в подобных обстоятельствах? Мне ничего не оставалось, как принять происходящее и снова поплыть по течению. Я всегда плыла по течению.