Алла Мелентьева - Семья Рин

Она терпеливо подождала, пока у меня кончится новый приступ рыданий, и сказала:

— Мне очень жаль… Это цинично, может, но… если ты проплачешь тут всю ночь, у тебя не будет сил завтра работать. Давай-ка вытри слезы и пойди поспи немного.

Судорожно всхлипывая, я помотала головой. Она опять некоторое время помолчала. Потом снова заговорила:

— На твоем месте я бы не стала оплакивать гибель семьи слишком поспешно. Все, что ты узнала сейчас, — лишь непроверенные сведения. Я бы не стала так безоглядно верить первому встречному. На войне случается что угодно. Не спеши плакать, пока не убедишься сама — пока не получишь подтверждение, что твоя семья погибла.

И тут ее слова стали как-то доходить до меня. Я начала прислушиваться.

— Война непредсказуема. Сколько людей теряют близких, а потом те вдруг находятся. Я отложила бы этот вопрос до конца войны. Это было бы самым разумным.

Она подвинулась поближе и взяла мои руки в свои.

— То, что тебе сказали, — всего лишь слух, одна из возможных версий. Можешь плакать сколько угодно, но гибель твоей семьи не доказана. Официальных подтверждений нет, — внушительно и уверенно сказала она.

Я обдумывала ее слова, вытирая бесконтрольно текущие слезы.

— Разве не могло случиться, что кто-то из твоих родных заболел и их высадили на берег до того, как затопили «Розалинду»?

— Да… Так тоже могло быть… По крайней мере я бы хотела надеяться… Но я не… не… — Новый приступ рыданий не дал мне досказать, что у меня не осталось сил верить в лучшее.

— Да, это нелегко… Нужна определенная дисциплина, чтобы жить надеждой. Ты должна научиться надеяться. И тебе будет легко это сделать, потому что ты молода.

— О, нет, это не имеет значения… Теперь ничто уже не имеет значения!..

— Нет, девочка, послушай, что я тебе скажу, — решительно прервала Джейн. — Мои родители умерли до войны. Мой муж умер в лагере. У меня нет ни дома, ни семьи. Мне сорок шесть лет, у меня прекратились месячные, вряд ли у меня когда-нибудь будут дети. И все же я заставляю себя смотреть в будущее, а не в прошлое. Прошлое — это пропасть, которая завораживает и тянет к себе. Нельзя все время оглядываться. Нужно учиться смотреть вперед. Надежда — это всегда взгляд вперед. У меня почти нет шансов надеяться на что-то. Но если даже я могу надеяться, то ты — тем более. Тебе всего двадцать лет. Ты найдешь свою семью, и у тебя все будет отлично.

Я молча слушала. Джейн почти убедила меня. Я уже почти не плакала и лишь изредка содрогалась от горловых спазмов.

Джейн еще немного подождала, пока я успокоюсь, а потом мягко заставила меня встать.

— О, как же это утомляет… как утомляет вся эта война… Ну хватит плакать, девочка, поднимайся. Завтра ты и я должны рано встать — а на кого мы будем похожи, если проплачем здесь всю ночь. Пойдем спать. Нужно держать фасон до конца. Мы должны все делать наилучшим образом, если собираемся дожить до конца войны и… найти свои семьи.

Я шла по коридору за Джейн. Я больше не плакала, а напряженно и в то же время рассеянно думала о чем-то. Мой мозг готовился проделать большую работу: научиться жить в двух состояниях, когда и веришь во что-то, и одновременно не веришь. Я на несколько мгновений опять задержалась у окна, выходящего в сад. Солнце уже зашло. За окном был печальный осенний вид. Джейн первой подошла к двери дормитория и остановилась, поджидая меня. Выражение ее глаз меня удивило.

— Не смей больше плакать по людям, как по умершим, если не знаешь наверняка, что они умерли, — почти яростно сказала она. — И всегда имей в виду: если стойко держишься, даже самые большие беды окажутся менее страшными. Никогда ничего не бойся. Никогда.

Позднее — уже после войны — вспоминая эту сцену, я поняла, что в тот момент она пыталась передать мне основной опыт своей жизни.

Разговор с Джейн Фокс подействовал на меня успокоительно. После него я больше не плакала. У меня снова появилась надежда. Нет смысла плакать, думала я, давайте дождемся конца войны, а там посмотрим. Так меня настроили слова Джейн Фокс.

Через две недели Джейн Фокс умерла в лазарете от тифа. Ее смерть, как ни странно, вызвала у меня чувство, похожее на восхищение. Эта женщина никогда ничего не боялась. Ее удивительный характер — стойкость, бесстрашие и справедливость — сделал ее жизнь достойной, а смерть — легкой.

После смерти Джейн Фокс нашей старостой стала Айрис Паркер из гонконгской партии, бывшая директриса школы. Она обладала авторитетом, добросовестностью и прекрасными лидерскими качествами. Она была хорошей старостой и держала дела дормитория в надлежащем порядке. Но с Джейн Фокс она все-таки не могла сравниться. Это было уже не то, совсем не то.