Ивайло Петров - Облава на волков

Он предполагал, что и генеральша, как госпожа Фени, не пригласит его на ужин, а оставит ему еду на кухне, и сердце у него дрогнуло, когда она с галереи позвала его по имени. Он быстро ополоснулся и пошел наверх, слегка задыхаясь и преодолевая дрожь в коленях. Генеральша накрыла на стол и ждала его. Она указала ему на стул напротив и произнесла:

— Приятного аппетита!

— Спасибо, и вам того же! — ответил Николин.

Генеральша бесшумно орудовала ножом и вилкой, медленно подносила куски ко рту и медленно, не размыкая губ, жевала. Николина не отпускало напряжение, он ел так же медленно, как она, и не ощущал вкуса еды. Как он замечал и раньше, она думала о чем-то далеком и неотрывно смотрела в одну точку. Время от времени он осмеливался бросить взгляд на ее высокую полную грудь, распиравшую светло-серую ткань платья, на ее лицо со смуглыми скулами и темными подглазьями, от которых глаза казались особенно большими и глубокими, на ее темные волосы, заколотые на затылке серебряной иглой. При каждом звуке, доносившемся с улицы, она переставала есть и прислушивалась, и Николину впервые с тех пор, как он жил у Деветакова, захотелось, чтоб этой ночью он не возвращался. Генеральша посмотрела на маленькие ручные часики и сказала:

— Мишель сегодня не приедет. Вечерний поезд уже прошел. — Она вытерла салфеткой губы и откинулась на спинку стула.

— Эх, я вино забыл принести, — сказал Николин, надеясь задержать ее за столом подольше, но она возразила, что не пьет. — Да я тоже не пью, но так уж, в честь гостьи…

Однако же, когда генеральша начала убирать со стола, он спустился в погреб под амбаром и одним духом выпил полбутылки вина. Кровь бросилась ему в лицо, голова приятно закружилась. Он вернулся в дом, но генеральши в гостиной уже не было. Он подумал, что она вышла во двор, и сел, поджидая ее, не допуская, что она могла уйти спать, не сказавшись. Потом он подошел к дверям комнаты, в которой она ночевала с мужем в прежние приезды, взялся за ручку, нажал на нее, но дверь была заперта изнутри.

— Что там такое? — послышался голос генеральши.

— Нет, ничего… где вы, думаю…

— Я уже легла.

Он постоял у дверей, борясь с искушением сказать ей еще что-то, но ему стало стыдно, и он ушел в свою комнату с ощущением, что его обманули. Оставалась надежда лишь на то, что на следующее утро генеральша сама обратится к нему и попросит продуктов для города. Мишона говорила ему, что и она, так же как и Чилева, живет на положении ссыльной и голодает, так что вряд ли она уедет с пустыми руками. Но наутро вернулся Деветаков, набил ее сумку продуктами, и Николин отвез генеральшу на станцию.

Так продолжалось все лето. Женщины, все три, приезжали, ночевали и потом уезжали с полными чемоданами, при этом визиты их ни разу не совпали, как будто они заранее договаривались. Тем временем «этакая тишь» снова поселилась в душе Деветакова. Женщины, видимо, по прежним временам знали это его состояние или делали вид, что его не замечают, и не обижались на то, что он не так мил и любезен с ними, как раньше, и даже не встречает их и не провожает, а целыми днями сидит в своей комнате или прохаживается по саду, сосредоточенный на чем-то своем, безразличный ко всем и ко всему.

Но настал день, когда, неизвестно почему, приехали все три дамы — Мишона утренним поездом, а госпожа Фени и генеральша — после обеда. В тот день Николин работал в поле и вернулся домой к вечеру. Гостьи сидели в беседке перед домом. Мишона встретила его во дворе и повела к ним. Садясь, он уже понял, что дамы не в настроении не только потому, что их пути пересеклись и что они терпеть друг друга не могут, но еще и потому, что уже успели поругаться. Лица их были бледны той бледностью, которая появляется у женщин, когда они взбешены, но вынуждены держать себя в руках. Вокруг было тихо и прохладно, как бывает на закате после жаркого дня, с полей наползала легкая, прозрачная тьма. Через некоторое время госпожа Фени вдруг нарушила молчание:

— Николин, будь добр, принеси мне стакан воды!

— Нет! — вскрикнула Мишона и схватила его за руку. — Не смей вскакивать! У нее от злобы горло пересохло, пусть сама идет на кухню и пьет.

— Как ты ведешь себя при посторонних, бесстыжая тварь! — тихо прошипела госпожа Фени и встала со скамейки.

Мишона засмеялась злым переливчатым смехом.

— Неужто кто тебя по бесстыдству переплюнет? Или ты на хлеб себе зарабатываешь не… — Она сказала нечто такое грязное, что Николин опустил голову. — Раньше ты Чилеву рога для собственного удовольствия наставляла, а теперь по нужде.