Мэрилин Робинсон - Галаад

Боутон сидел на веранде, слушая, или, как он говорил, «чувствуя ветер». Глори принесла нам лимонаду и села с нами, и мы немного потолковали о телевидении. Твоя мама тоже его смотрит. А вот мне оно не очень нравится. Не таким должно быть мое последнее впечатление об этом мире.

Выяснилось, что, когда Глори нашла ту статью и поинтересовалась у отца, хочет ли он еще показать ее мне, он попросил ее прочитать ему, а потом рассмеялся и сказал: «О да, да, преподобный Эймс захочет на это взглянуть». Он знает, что может привести меня в негодование, и уже начал веселиться, предвкушая нечто интересное, как только я упомянул о статье.

Мы сошлись во мнениях, что ее активно читали в обоих наших приходах, потому что на одной странице также размещался рецепт заливного салата с апельсиновым желатином, фаршированными зелеными оливками и мелко нашинкованной капустой с анчоусами, который преследовал меня на протяжении последних лет моей пастырской жизни и который появляется в его доме всякий раз, когда он простужается. Следует издать закон, запрещающий размещение рецептов заливных салатов в пределах двадцати страниц от статьи на тему религии. В итоге я принес журнал обратно домой, так как подумал, что его можно использовать для проповеди.

Существуют два коварных мнения, с точки зрения христианства в современном мире. (Несомненно, их больше, чем два, но другим придется подождать.) Одно заключается в том, что религия и религиозный опыт есть определенного рода иллюзии (Фейербах, Фрейд и другие), а другое – в том, что религия сама по себе реальна, но твоя вера в то, что ты в ней участвуешь, есть иллюзия. Я думаю, из двух точек зрения вторая более коварна, поскольку прежде всего религиозный опыт подтверждает подлинность религии для целей отдельного верующего.

Но люди, обладающие хоть какой-то степенью религиозной чувствительности, всегда болезненно воспринимают обвинения в том, что их осознание или понимание не соответствует высочайшим стандартам веры, ибо так можно сказать о каждом. Святой Павел красноречиво высказывается по этому вопросу. Но если неуклюжесть, фальшивость и несостоятельность религии интерпретируются как то, что в ней нет основополагающей истины – а само Священное Писание от начала до конца развенчивает такую точку зрения, – то люди не смогут доверять собственным мыслям, их представлениям о вере, их пониманию и не смогут отдавать дань уважения извечно неправильному опыту веры собственной и ближних своих. Мне кажется, даже в атеизме меньше подлости, если судить по справедливости. Похоже, дух религиозного самодовольства, который пытается насадить эта статья, – это именно тот дух, с которым ее и написали. Разумеется, во многом автор прав – например, в том, что мощь религиозного самодовольства может быть деструктивна.

Вот предложение, над которым мы с Боутоном долго смеялись: «Интересно задуматься о том, сколько христиан могут поставить под вопрос христианство».

– Двадцать пять томов пера христиан. Или менее, – сказал я.

Боутон заявил:

– Меньше, – и подмигнул Глори. А она произнесла:

– Вечно ты всех исправляешь. – И это было правдой.

(Разумеется, я всего лишь применил стилистический прием, и он прекрасно это знал. Просто он такое не одобряет. Я не часто прибегаю к подобным методам. Однако я считаю, что вполне уместно иногда пошутить.)

А над этим абзацем мы задержались: «В самом деле есть нотка греховной гордости в той уверенности, с которой большинство людей выражали мысли о небесах. И хотя в Библии много сказано о Страшном суде, четкого описания жизни после смерти она не содержит. При этом менее трети американцев – двадцать девять процентов – признают, что понятия не имеют, какой вопрос вызывает наибольшие сомнения в библейских откровениях».

Что ж, такую интерпретацию я называл бы мошеннической. Сказать, что тема сомнительная – это не то же самое, что сказать, будто кто-то не может формировать мысли на ее основе или не должен этого делать. И это не то же самое, что сказать, будто можно избегать формирования мыслей на ее основе. Любое понятие, которое существует в уме, существует в какой-либо форме среди определенного набора ассоциаций. Я хотел бы поговорить о тех двадцати девяти процентах, у которых нет никаких мыслей, и понять, как им это удается. Держу пари, им просто не понравился вопрос.

Боутон утверждает, что каждый день у него появляются новые мысли о небесах. Он сказал: «Главным образом я думаю обо всех прелестях мира и умножаю их на два. Я умножил бы их на десять или двенадцать, если бы у меня только хватило сил. Но два – это уже более чем достаточно для моих целей». Так что он просто сидит там и умножает ощущение ветра в лицо на два, умножает запах травы на два.