Мэрилин Робинсон - Галаад

Вчера как раз перед ужином зашел Джек Боутон. Он устроился на ступенях веранды и говорил о бейсболе и политике (он благоволит к «Янкиз» и, ра-зумеется, имеет на это полное право), до тех пор пока аромат макарон с сыром не стал настолько навязчив, что мне пришлось пригласить его в гости. Вы с мамой до сих пор считаете его удивительным, этого Джона Эймса Боутона, с тихим голосом и манерой общения проповедника, а ведь он палец о палец не ударил, чтоб заслужить такой дар или научиться этому. Насколько я знаю, ни в коей мере. Он еще в детстве так говорил, и меня всегда это раздражало. Быть может, он этого не осознавал и просто взрослел, не обращая внимания на сей факт. Но мне иногда кажется, что в этом есть некий намек на пародию. Интересно, он ведет себя так повсюду или только в моем присутствии и подле отца? Что я подразумеваю под манерой проповедника? Это умение держаться надлежащим образом и вести себя почтительно, но в то же время сохранять искренность и поддерживать авторитет, преисполняясь чувства собственного достоинства. Я так и не овладел этим искусством, в отличие от отца и Боутона. Мой дед, этот старый назаретянин, был великолепен в другом. Что касается именно проповедничества, я не видел мастера виртуознее, чем этот Джек Боутон, при его-то язычничестве. Твоя мама спросила, не хочет ли он вознести хвалу Господу, и он согласился, сделав это с таким простым изяществом, что оно показалось чрезмерным для обычных макарон с сыром.

Он упомянул, что я не заходил к его отцу уже несколько дней. Действительно, и это было не случайно. Я думал, он задержится у отца лишь на пару дней. Мне всегда было крайне неприятно наблюдать их вместе. Я надеялся отсидеться дома, пока он не уедет, но он явно не собирался этого делать.

В былые дни я приходил на кухню и, проверив буфет и холодильник, как правило, находил кастрюли с супом или рагу или какую-нибудь запеканку. Это блюдо я либо подогревал, либо нет, в зависимости от настроения. Если я ничего не находил, то ел холодные запеченные бобы или бутерброды с яичницей, которые мне, между прочим, очень нравились. Иногда я находил на столе пирог или печенье. Пока я был в церкви или у себя в кабинете, кто-нибудь из женщин просто заглядывал за порог, оставлял для меня обед и уходил, а на следующий день хозяйка возвращалась, чтобы забрать свои сковородку, кухонные полотенца и другую утварь. Я находил и джем, и маринованные огурцы, и копченую рыбу. Однажды обнаружил таблетки для лечения печени. Это была странная жизнь со своими странными удовольствиями.

Потом мы с мамой поженились, и прихожанам было нелегко осознать, что они больше не могут уходить и приходить, когда вздумается. Полагаю, они подозревали, что она не умеет готовить, а она и правда не умела. И они все приходили и приходили, оставляя кастрюли под дверью, пока я не понял, что это огорчает ее. Потом я поговорил с ними об этом. Как-то раз вечером я застал ее в кладовой в слезах. Кто-то пришел, поменял проводку и застелил полки новой бумагой. Хотя это и было сделано с благими намерениями, но выглядело неуважительно, я понимаю.

Я говорю об этом, потому что для меня было странно делить стол с тобой и Боутоном-младшим. Дело в том, что не так много лет назад я за тем же столом в темноте жевал холодную котлету из сковороды, в которой ее принесли, и слушал радио, но тут вошел старый Боутон, сел за стол и сказал: «Не включай свет». Я выключил радио, и мы сидели вдвоем, разговаривали и молились о Джоне Эймсе Боутоне и за Джона Эймса Боутона.

Но, быть может, и не надо тебе знать эту историю, а мне не следует ее рассказывать. Если все наладилось, какой в этом смысл? В случившемся нет ничего примечательного, на самом деле – это совершенно обычная история. Хотя сей факт ни в коем случае не может служить оправданием. Как часто люди рассказывают мне о грехах, которые совершили или от которых пострадали, и всякий раз я думаю: «Опять то же самое!» Я слышал, что в некоторых церквях на Юге прихожан обязывают публично признаваться в самых тяжких грехах перед всей паствой. Иногда мне кажется, что было бы полезно открыть людям глаза на то, как стары и избиты эти позорные проступки. Это могло бы отвратить тех, кто уже встал на путь соблазна. Но у меня нет доказательств, подтверждающих, что это эффективно. Разумеется, бывают особые и смягчающие обстоятельства. В случае с Боутоном-младшим они действительно были особыми, но уж точно не смягчающими, насколько я могу судить. А судить я не могу или, скорее, не должен, согласно Священному Писанию.