Мэрилин Робинсон - Галаад

Сегодня утром я сделал нечто странное. По радио передавали вальс, и я решил, что мне хочется потанцевать под музыку. Не в буквальном смысле, конечно. У меня есть представление о том, как вальсировать, хотя правильным шагам меня никто не учил. Главным образом я размахивал руками и крутился, проявляя большую осторожность. Вспоминая молодость, я прихожу к мысли, что так и не насладился ею в полной мере, ибо она кончилась прежде, чем я успел это сделать. Всякий раз, когда думаю об Эдварде, я вспоминаю, как мы играли в мяч на жаре на улице, и эту удивительную усталость в руках. Я вспоминаю прыжок после высокого броска и эту восхитительную синхронность во всем теле, и необыкновенную уверенность, и изумление от осознания того, что перчатка оказалась именно там, где она должна быть. О, я буду скучать по этому миру!

И вот, я решил, что было бы неплохо немного повальсировать. Так и вышло. Я собирался вальсировать исключительно здесь, у себя в кабинете. Возможно, следовало держать под рукой книгу, которую можно схватить, если я начну испытывать необычную боль. И в ней должна быть какая-то особая рекомендация на тот случай, если ее найдут у меня в руках. Это казалось наигранным, если задуматься, и к тому же могло породить неприятные ассоциации с книгой и снискать ей дурную славу. В числе книг, которые я рассматривал, были работы Донна, Герберта, «Послание к Римлянам» Барта, а также второй том «Институтов» Кальвина. Что ни в коем случае не означает, что я неуважительно отношусь к тому первому.

Есть некая тайна в мысли о воссоздании старого человека в качестве старого человека, в котором бережно сохранили все недостатки и травмы от того, что называется долгой жизнью, и все его претензии и предпочтения тоже остались бы при нем, как, например, привычный артрит в левом колене. Я иногда думал, что Господь, должно быть, помнит все наши жизни, так сказать. Разумеется, помнит. Хотя «память», несомненно, неподходящее слово. Но тот палец, который я сломал, когда бежал на вторую базу в двадцать два года, сейчас кажется особенно кривым, и я могу истолковать этот факт, как проявление личного внимания к моей персоне, согласно точке зрения Герберта.

Сегодня утром я прогулялся до дома Боутона. Он сидел на затененной веранде за побегами кампсиса и дремал. Они с женой обожали кампсис, потому что он привлекает колибри. За эти годы побеги разрослись, так что дом стал больше походить на укрытие для охоты на уток. Боутон поправил меня, когда я поделился с ним наблюдениями. «Укрытие для охоты на колибри, – сказал он. – Порой, попав в одну маленькую птичку, убиваешь тысячи». Но, как он говорит, из нее и чашку бульона не сваришь, так что на этот раз он воздержится от стрельбы.

Все его насаждения выглядели неухоженно, но, идя по дороге, я увидел, как Боутон-младший и Глори пропалывают клумбу с ирисами. Дом принадлежал Боутону. Раньше я думал, что это неизбежно, и, кроме него, некому было следить за порядком, так что за последние годы все пришло в запустение.

Казалось, он пребывал в отличном расположении духа. «Дети, – заявил он, – исправляют то, что не доделал я».

Я поговорил с ним немного о бейсболе и о выборах, но видел, что слушает он главным образом голоса детей, которые, судя по разговору, тоже пребывали в состоянии счастья и гармонии. Я помню времена, когда они играли в этом саду с кошками, воздушными змеями и пузырями. Это было прелестное место, должно быть, ты увидишь его именно таким. Их мать была прекрасной женщиной и очень любила посмеяться! Боутон говорит: «Я страшно по ней скучаю». Она знала Луизу еще в детстве. Однажды они подложили сваренные вкрутую яйца под соседскую несушку. Я так и не понял, для чего, зато до сих пор помню: они хохотали так, что повалились на траву и лежали там, обливаясь слезами от смеха. Однажды мы с Боутоном и еще кое с кем разобрали прицеп для перевозки сена и снова собрали его на крыше здания суда. Не знаю, в чем был смысл этой затеи, но мы прекрасно провели время, трудясь под покровом темноты. Я еще не был посвящен в духовный сан, но учился в семинарии. Не знаю, на что мы рассчитывали. Со всем этим смехом. Жаль, я не услышу его снова. Я спросил Боутона, помнит ли он, как мы собирали прицеп на крыше, и он ответил: «Как я могу об этом забыть?» Потом он захихикал, чтобы сделать мне приятное, но на самом деле ему хотелось просто сидеть на веранде, подперев подбородок набалдашником трости, и слушать голоса детей. И я отправился домой.

Вы с мамой делали бутерброды с арахисовым маслом и яблочным пюре на булочках с изюмом. Для меня такой бутерброд – настоящее лакомство, что тебе, несомненно, известно, ибо ты заставил меня задержаться на веранде, до тех пор пока вы не подготовили все до последней мелочи – разлили молоко по кружкам и так далее. Похоже, дети думают, что, когда хочешь сделать кому-то приятно, за этим непременно должен стоять сюрприз.