Иэн Бэнкс - Умм, или Исида среди Неспасенных

В детстве нас с Алланом холили и лелеяли; в Общине дети, можно сказать, катаются как сыр в масле: к ним все относятся с трепетом, ведь они символизируют союз двух душ и сами воплощают душевную чистоту; а нам с братом позволялось еще больше, чем другим, из-за той трагедии, которая оставила нас сиротами. Поскольку я была високосницей и Богоизбранницей, меня баловали даже сильнее, чем брата; чтобы мы не страдали от тяжелой потери, нас постоянно окружали любовью и заботой и выполняли все наши капризы, за исключением самых вопиющих; в силу этого Аллан, по идее, не должен был ощущать мое превосходство, если, конечно, сам не терзал себя муками, которые именуются завистью.

Думаю, любой другой осиротевший ребенок был бы окружен в Общине такой же теплотой, какая досталась нам с братом, но мы, ко всему прочему, были внуками Основателя: он переносил на нас свою любовь к покойным сыну и снохе, а также столь пристально следил за нашим воспитанием, что любое проявление доброты к нам расценивалось, по сути дела, как знак личного уважения к Сальвадору (в каком-то смысле такие проявления были даже предпочтительнее, потому что не отдавали заискиванием).

Впрочем, не следует думать, будто любой ребенок в Общине может ходить на голове; отнюдь нет, но если ты не злоупотребляешь своим привилегированным положением и не вступаешь в открытую конфронтацию со взрослыми, то имеешь все шансы провести в Верхне-Пасхальном Закланье вполне счастливое детство и впоследствии с большой долей убедительности говорить, что это были лучшие годы твоей жизни.

Я устроилась на остове старого самосвала, который проржавел до дыр, порос крапивой и упокоился в паре миль к западу от фермы, в окружении молодых сосенок. Сидя на крыше кабины, я не сводила глаз с коричневатой поблескивающей ленты вьющейся внизу реки. На другом берегу, за камышами и бурьяном, на зеленом выщипанном лугу паслись коровы фризской породы, которые медленно дрейфовали слева направо и всем своим видом выражали неизбывное удовлетворение.

Бабушку Иоланду я проводила до автомобиля, подбадривая ее добрым словом и скромно отказываясь от предложений дальней помощи. На прощание она меня обняла и расцеловала, а потом добавила, что заночует в Стерлинге, чтобы на всякий случай быть поближе ко мне. Я заверила, что нет никакой необходимости так себя связывать. Иоланда сказала, что запланировала это с самого начала, а потому сейчас доедет до города, снимет номер в гостинице и сразу позвонит Вудбинам, чтобы оставить свои координаты. У меня не хватило духу остудить ее пыл, и мы с ней решили, что так тому и быть. Она отъехала, почти осушив глаза. Помахав ей вслед, я вернулась на ферму.

Там мне оставалось только уединиться у себя в спальне – скромной каморке с верхним окном и наклонным потолком. Ее обстановку составляли гамак, небольшой деревянный стол со стулом, комод со стоящей на нем керосиновой лампой и задвинутый в самый угол покосившийся шкаф. В нем хранились немногочисленные (весьма и весьма немногочисленные, так как посылка из Бата еще не пришла) предметы одежды и кое-какие сувениры, привезенные из ближних поездок. Вот, пожалуй, и все.

Если судить по этому перечню, как же мало накоплено за прожитые годы, подумала я. Но при этом они оказались такими насыщенными! Всей своей жизнью, всем лучшим в себе, всем своим существом я была связана с Общиной, с этими людьми, угодьями и постройками, со здешним укладом. Если мерить меня какими-то мерками, их надо искать именно в этом, а не в презренных личных благах.

По прошествии некоторого времени я сообразила, что не забрала свой вещевой мешок – он остался в особняке. Да ладно, мне сейчас не больно-то требовалось его содержимое. Я переоделась в грубую блузу из отбеленного полотна, с изношенными манжетами и воротником, а сверху набросила старую твидовую куртку с потертыми кожаными заплатами на локтях. Видимо, раньше она принадлежала какому-то рыболову-любителю: когда ее привезли для меня из городского благотворительного магазина, в одном из карманов обнаружилась наживка в виде мухи. Кожаные брюки переодеть не получилось: у меня было две пары на смену, только они еще не прибыли из Бата. Разгладив поля дорожной шляпы, я повесила ее на гвоздь, вбитый с внутренней стороны в дверцу шкафа. После этого вышла пройтись вверх по течению реки – и в конце концов присела на крышу самосвала.

По-видимому, можно сказать, что я предавалась медитации, но это было бы преувеличением. На самом деле я вымывала, выпускала из себя все, что со мной произошло, и воображала, что открывшаяся моему взгляду река – это и есть поток событий минувших девяти дней, который уплывает вдаль, не оставляя после себя ничего, кроме тонкого слоя ила.