Дмитрий Евдокимов - Добрые времена

— Я Головкин, — не поворачиваясь, ответил рабочий.

Роман нерешительно потоптался, а потом присел рядом на корточки.

— Здравствуйте, я корреспондент заводской газеты Бессонов.

Рабочий повернулся к Роману, и тот увидел лицо пожилого и усталого человека. На морщинистом лбу капельки пота.

— Здравствуйте, — без всякого энтузиазма откликнулся Головкин.

Он с прищуром оглядывал свою работу.

— Имею задание написать о вас очерк.

— Вот как. Очерк, — опять-таки без энтузиазма повторил рабочий.

Неожиданно он схватил молоток, какие-то металлические шпильки и бросился к противоположной стороне формы.

Роман последовал за ним, с любопытством наблюдая, как Головкин ловко вгоняет шпильки в какой-то фигурный выступ.

— Виктор Иванович, а это зачем? — наивно спросил он, пытаясь разговорить Головкина.

— Интересуешься? — хмыкнул тот, снова с прищуром оглядывая свою работу.

Потом взял кисточку и начал аккуратно подчищать что-то внутри.

— Как это называется, знаешь? — спросил он корреспондента, отводя рукой свое грандиозное сооружение.

— Форма! — вспомнил Роман рассказ Демьянова.

— Правильно, — одобрительно бросил взгляд на корреспондента Головкин, — соображаешь, молодец. А как она делается?

— Ну, в земле выдавливается, а потом заливается металлом... Так?

— В общих чертах, — усмехнулся Головкин, продолжая кропотливо подчищать низ формы кисточкой. — Вот перед тобой одна из половинок формы будущей станины поворотного стола для сборочного цеха. Для конвейера. Слышал, небось? Сначала наши модельщики сделали эту станину из дерева, разделили ее на две половники и отдали мне, чтоб я сделал форму. Я, значит, соответственно набил два ящика формовочной землей и, как ты говоришь, выдавил форму. Вроде бы ерунда? Ан нет. Фокус в том, чтобы вся поверхность была ровной, иначе раковины в литье будут. Кроме того, половинки должны точно соответствовать чертежу, до долей миллиметра. Потому как, когда выдавливаешь, можно исказить слепок. Вот и выверяешь каждым угол, каждое расстояние. И это не все. Надо знать, чувствовать, как металл себя будет вести. Вот видишь траншейку? По ней пойдет литье. Причем под напором. А земля есть земля. Может какой-то из углов не выдержать. Вот я и укрепляю такие места шпильками. И опять-таки не все...

Головкин отбросил кисточку, сдвинул кепочку на затылок. Аккуратно, чтобы не запачкать, выщелкнул из пачки «беломорину», с аппетитом закурил. Только сейчас Роман разглядел, что у Головкина глаза синие и по-детски ясные, контрастирующие с темным, морщинистым лицом. Он присел рядом с рабочим, на край деревянного ящика.

— Знаешь, как моя специальность называется? — спросил Головкин.

— Формовщик...

Головкин покачал головой.

— Формовщик. Формовщиков на заводе сотни. А таких, как я, единицы. — Он усмехнулся. — Вроде как вымирающие зубры. Пора в Красную книгу записать.

Он многозначительно посмотрел на свои руки и сказал:

— Называюсь я — мастер ручной формовки. Хотя, конечно, не совсем точное название. Поскольку при выполнении таких заказов, — он кивнул на форму, — не столько руками, сколько головой работать надо.

Он бросил короткий взгляд на Романа, теребившего в руках ненужный блокнот.

— Думаешь, небось, расхвастался дед? А ты сам посуди — сюда вот полторы тонны литья пойдет. А если брак? То-то же. Все предусмотреть надо. Сколько времени займет литье? Какая температура нужна? Вдруг металл до середины дойдет и застывать начнет? Чуешь? Надо ведь, чтобы в каждую щелочку литье попало...

Он снова жадно затянулся и задал столь неожиданный вопрос, что Роман чуть не свалился с ящика.

— Ты воспоминания Бенвенуто Челлини читал?

— Челлини? — переспросил изумленный Роман.

— Ну да. Мастер был такой, итальянец, лет пятьсот назад.

— Н-нет. О нем читал. У Дюма роман есть «Асканио». Это тот, что «Три мушкетера» написал.

— Ну и зря. Челлини сам так про себя пишет, что почище «Трех мушкетеров». Мне наша девочка, технолог, принесла. Она у нас библиотекой-передвижкой командует. Знает, что я историей литейного дела интересуюсь. Вот и откопала. Так почему я про этого итальянца вспомнил? Описывает он, как отливал из бронзы свою знаменитую статую. «Персей» называется.

— Помню, — кивнул Роман. — Обнаженный юноша, водной руке — меч, в другой — голова Медузы Горгоны.

— Вот, вот. Как понимаешь, форма весьма сложная. Так вот Челлини, когда к заливке готовился, заранее предсказал, что металл не дойдет до пятки Персея. Не успеет. Чуешь?