Иван Арсентьев - Преодоление

От мрачных мыслей, одолевавших Хрулева, и день казался пасмурным, хотя солнца — море, и горячий ветер врывается в окошко машины, и от клумб плывут густые ароматы цветущих флоксов и гвоздик.

…Из кабинета Хрулев позвонил Ветлицкому, тот явился минут через десять. Присел у двери, ожидая, когда директор закончит разговор с начальником шлифовально-сборочного цеха, приятелем Ветлицкого — Тараненко. Речь шла о целлофановых пакетиках для упаковки подшипников. Мелочь, но от нее зависит выполнение месячного плана заводом в целом. Подшипники на экспорт Тараненко собрал, а пакетов нет.

Хрулев вызвал заместителя по общим вопросам. Тот, очевидно предчувствуя, о чем будет речь, захватил с собой папку переписки с поставщиками и выложил перед директором пять копий официальных телеграмм в главк с требованием обеспечить срочную отгрузку целлофановой пленки и ответы «Голубого», гласящие, что квартальные фонды израсходованы, пленки в наличии нет и что если удастся добыть, то лишь к концу месяца в счет следующего квартала.

— Тридцатое число на носу! Когда же я буду сдавать готовую продукцию? — шумел Тараненко. — Давайте пленку немедленно! — чуть ли не за грудки брал он заместителя по общим вопросам.

— А чем я занимаюсь, как не распроклятой вашей пленкой! — рычал тот на Тараненко.

— Поезжайте сейчас же к Любчику и решайте вопрос, — приказал Хрулев.

— Поехать недолго, Дмитрий Васильевич. Хоть к черту на кулички поеду, только все это напрасно. Любчик проявляет абсолютную индифферентность, я же отлично вижу! Обращался к нему не раз.

— Все равно езжайте, — повторил Хрулев.

Собрав бумаги в папку, замдиректора понуро удалился. За ним ушел Тараненко, бубня про себя ругательства. Оставшись вдвоем с Ветлицким, Хрулев сказал:

— Делали мне нынче у Яствина компанейский втык с припаркой… Как свора голодных шавок накинулись, а я никак не уразумею, не уловлю, из-за чего науськал их шеф? Из-за чего ударился в амбицию? Просто корежит его. Кстати, по тебе тоже прокатывались, припомнили вертолетные подшипники, да еще что ты выгнал с участка какого-то члена проверочной комиссии. Вот это уж, прямо тебе скажу, лишнее.

— Я выгнал члена комиссии? Как же я мог выгнать его, ежели я его не видел?

— Не знаю как, но Яствин во всеуслышанье заявил, что такой-то кандидат наук из НИИ по фамилии… Сейчас и фамилию скажу, я отметил себе… — полистал блокнот Хрулев. — Ага, вот! Кандидат наук Конязев…

— Конязев?! — подался Ветлицкий вперед.

— Зачем ты с ним связывался?

Ветлицкий опустил глаза, молвил глухо:

— Я с ним никогда не связывался. Вы лучше его знаете.

— Туманно что-то.

— Тумана нет, Дмитрий Васильевич, вы чихали в свое время его диссертацию.

Хрулев нахмурился и стукнул себя ладонью по лбу:

— Тьфу! Так это тот самый Конязев, обворовавший тебя со своей любовницей!

— Со своей нынешней женой и бывшей моей супругой, — уточнил Ветлицкий.

— Та-а-ак… На арене появляются знакомые лица… Эти не остановятся ни перед чем. Дом сожгут на растопку, чтобы подогреть для себя кашку…

— Яствин — родной дядя Геры, потому Конязев и оказался в НИИ, — внес ясность Ветлицкий.

— А-а-а… Вот какие, оказывается, подспудные связи! Семейная лавочка. Организованное наступление широким фронтом, хотя и с малопонятной целью.

— Дмитрий Васильевич, а не кажется ли вам, что это превентивная мера со стороны Яствина?

— Гм… Разве я ему чем-то угрожаю?

— А как вы считаете, он должен вести себя, если бы ему внушили, допустим, что вы не считаетесь с ним и вообще не ставите его ни во что?

— Я? — забарабанил Хрулев ногтями по столешнице, задумавшись, вспоминая, очевидно, свои поступки, слова, которые могли вызвать у Яствина подобную реакцию, но, кроме глупо-подхалимского тоста Круцкого на эту тему во время обеда в лесу, не вспомнил ничего. Неужели это самое и послужило… Нет, что-то здесь не так…

Хрулев шлепнул ладонью об стол, как бы отсекая все, говоренное прежде, и спросил уже другим тоном:

— Какие у тебя вопросы по завершению плана месяца?

— Никаких. Надо работать, — изрек Ветлицкий сакраментальное двухсловие, которым как заклинанием завершались на заводе оперативки, планерки, совещания и вообще производственные разговоры.

Ветлицкий ушел. Хрулев откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Слева под лопаткой, точно шилом, беспокойно покалывало. Сморщился, подумал со злой обидой:

«Живем на нервах, под угрозой стресса. Сражаемся на войне, где нет огня атак, где поле боя — кабинеты, в которых ранят тебя смертельно сволочи, сжигают живьем на кострах собраний, не шашкой, а бесчеловечными проработками перехватывают горло…»