Виталий Ахрамович - Сказки для магов

- Мир сложнее любого нашего понимания, красатуля, - ответила Баба-Яга.

- Когда мы все отправимся к Кощею Бессмертному, ты это почувствуешь. Там, может быть, ты поймешь, что Ряба права. Я и сине-сосцовая старуха - одно, как дерево яблоня зимой и летом. Есть другие мы - зимние и летние, осенние и весенние, но и это ещё не всё...

Готовьтесь к встрече с Кощеем Бессмертным.

Маленькому костру снилось, что он пробегает широкой дугой по звёздному небу, словно по раскинувшейся степи. Он презирал свой ненасытный голод. Он оскорблялся сознанием своей всепожираемости:

- Благословенны круги, ограничивающие меня, - думал маленький костёр. И вздрагивал время от времени. И искры вестниками взлетали. - О, как я завидую брату, Небесному Творческому Огню! Он выбрал сердца человеческие! Как хотелось бы не опалять, но вдохновлять! О Агни, Отец-Огонь! Дозволь в следующем воплощении покинуть кострище и возжигать сердца Творцов. Не землю опалять, не камни плавить, но кострищем молитвы сердечной хочу быть.

И звёзды сочувствовали маленькому костру. Лишь они помнили, что маленький костерок, рождённый старым пастухом среди забытых гор, некогда оказался в руках Герострата.

И память преступления горит внутри маленького жёлто-оранжевого пламени. И всякий, кто присмотрится к любому самому лампадному огоньку, увидит зелёный тон Вечного Покаяния.

Жертвенная женственная птица внеземного происхождения невольно предчувствовала потаённые невзгоды. Окружающий её мир, наполненный незримыми флуктуациями, турбуленциями, извивными и недвижными потоками виделся ей пеплопадом. Пепел сыпал гуще и гуще. И в нарастающем чернеющем снегопаде гасли свечение и ликование. Казалось, пепел замер в недвижимом падении. И птица, словно защищаясь, повторяла необыкновенно настойчиво:

"Не смотри же так печально,

Ты не только человек:

Люди ангелам зеркальны,

Звёзды за изнанкой век.

Есть любовь, есть мудрость боли,

Только радость лучше всех.

Отпусти себя на волю

И любой простится грех"*

Птице бормотались слова прощения, но в сердце неотступно вращалась одна лишь мысль. "Свобода всегда чуть-чуть смертельна". И птица не знала, что делать с этой мыслью. У птицы было чувство, что именно эта мысль норовит изжечь птицыну судьбу. Изнутри, незаметно, дотла.

А вокруг пеплопад...

И каждый раз всё забывалось и начиналось, как впервые, словно бессмертие нанизывалось мерами. И пепельная фата свободы.

"Не смотри же так печально,

Ты не только человек..."

К девочке прикоснулся ветер, и она пробудилась. Он коснулся её лица, и она почувствовала себя. Он ей понравился, и она подставила ему руку. Он лизнул, и сердце защемило. Но ветер был ветром, и в следующий момент он уже ласкал лицо. И было хорошо. Ветер был ласковым и приятным. И девочка играла с ним, подставляя то одну руку, то другую, то лицо. Или вовсе отворачивалась, подставляя спину. Он ласкал, они подружились.

Ветер навещал её, и она рада была ему.

Шло время, девочка привыкла к играм с ветром и ждала его. Девочка стала девушкой.

Ласки, ласки. Как они притягивают! Как грубы прикосновения человеческие. Как нежна ласка ветерка!

Он, ветер, вытеснил всё. И она не знала его, но ей было приятно с ним. Что может дать наслаждение большее, чем нега ветра? Его объятия нестеснительны, нескромны, и сердце щемит от прикосновения.

Она училась, она овладевала и получала.

Неожиданно откуда-то из-за спины, по спине, по щеке, по груди... И она сбрасывала с себя всё, что мешало ей. Она наслаждалась его изобретательностью и гордилась его мощью. Как смешно он волновал цветы, заставлял оживать и кланяться целые рощи, как смешно он гонял облака и лепил из огромных туч ландшафты, лица человеческие и уродов. Как с ним было интересно и весело. Она знала, что он всё время говорит ей о любви и красоте. И о чём-то ещё таком же, но временами ей казалось, что она чего-то ещё не понимает.

Она резвилась или замирала, но куда ей... С ветром. И он вдруг уходил. Исчезал, как появлялся. Она обзывала его вслед. Ругала, звала, умоляла. И взрослела.

Она стала женщиной, ибо возраст - это память, память тела, память души. Всё помнило о ласке ветра. Как грубы прикосновения человеческие! Она не понимала человеческого. Она старалась, но что сравнится с его дуновением!

И злоба закипала от его непостоянства, и раздражала неожиданностью его появлений-исчезновений. Но тело помнило игры и утешения. И стало чуточку понятнее и привычнее вместе. Надо только ждать, и она училась ждать. Надо только уловить, и она училась этому. И чем дольше она училась, тем совершеннее был ветер, тем чаще он являлся.