Герберт Розендорфер - Письма в древний Китай

– О, он ее запрещает, – сообщил мастер Юй Гэнь. По его лицу я заметил, что его слова не следует воспринимать всерьез.

– Запрещает копоть? И она слушается?

– Хороший вопрос, – засмеялся мастер Юй Гэнь. – Нет, она, конечно, не слушается, но дело не в этом. Главное – не слушаются люди, ее создающие.

– Как? – поразился я. – Есть люди, нарочно создающие копоть и выпускающие ее в воздух? Отчего же никто не пресечет их гнусную деятельность?

– Вы говорите так, – вздохнул господин Юй Гэнь-цзы, – точно прибыли к нам с Луны. – Я сделал вид, что не расслышал этого весьма опасного для меня замечания. – Ну, что значит «нарочно»: не совсем нарочно, конечно, хотя в какой-то мере и нарочно. Да ведь у вас в Ки Тае проблемы те же самые, разве что не в такой мере, как у нас.

Я понял, что должен – если хочу узнать еще что-нибудь о столь волнующих господина Юй Гэня предметах – немедленно придумать какое-то удобоприемлемое объяснение моему столь обширному незнанию. Самое простое, конечно, было бы признаться ему в моем истинном происхождении. Но мне не хотелось, да и теперь не хочется этого делать по одной простой причине: он просто не поверил бы мне. В этом отношении он человек несколько иной, чем господин Ши-ми и госпожа Кай-кун, которым я доверился. Дело не в том, что я считаю мастера Юй Гэня недостойным доверия, просто он из тех людей, которые способны уверовать во что-то, лишь потрогав это руками. Положим, я мог бы предъявить ему компас и отвести к почтовому камню, показав, как на нем исчезает пакет с письмами. Тогда бы он, конечно, поверил; однако, насколько я его знаю, он тут же раззвонил бы об этом по всему городу (еще одно выражение большеносых, означающее «рассказать чью-либо тайну всем»), полагая к тому же, что делает мне большую услугу.

Поэтому я, выбирая слова и перемежая их лестными замечаниями в его адрес, сообщил, что изучаю философию, в частности, учение великого Кун-цзы (имя мудреца с Абрикосового холма ему знакомо). Несколько последних лет я потратил исключительно на философские размышления и чтение древних рукописей в тиши уединения; события же, происходившие во внешнем мире, прошли как бы мимо меня. Практически я жил отшельником.

Господин Юй Гэнь взглянул на меня с сомнением, однако больше расспрашивать не решился.

– Считайте, что я действительно прибыл с Луны, – уточнил я.

– Тогда я даже не знаю, с чего начать, чтобы объяснить вам все это, – сказал мастер Юй Гэнь. – На чем мы остановились?

– Вы изволили сообщить, что есть люди, более или менее нарочно выпускающие копоть в воздух.

То, что он рассказал мне потом, передать на нашем языке невозможно. Он употребил слова, для которых в нашем языке нет соответствий, потому что – благодарение богу! – пока нет и вещей, этими словами обозначаемых: «О'к Си-ди'», «Су Фи-ди», еще какие-то «Цзе Бе Као»... Единственное, что я могу хотя бы перевести тебе, это «уксусный дождь». Господин Юй Гэнь-цзы весьма изумил меня, сообщив, что у них выпадают уксусные дожди. Я видел здесь уже много грязи и вредных для здоровья вещей, сказал я, но чтобы с неба вместо дождя лился уксус? Впрочем, зная положение вещей в этом мире, я бы, вероятно, не удивился и этому.

– Нет, правда, – подтвердил он. Вместо дождя с неба падает уксус, однако никто этого не замечает. Уксус, конечно, сильно разбавлен водой, так что люди его не чувствуют, но деревьям он все-таки вредит. Именно кислые дожди виноваты в гибели деревьев, в первую очередь – хвойных, о чем он мне уже рассказывал. Если я хочу, он может мне показать – это совсем недалеко от Минхэня, – как вместо леса остаются одни скелеты деревьев. Одни пеньки да голые стволы, и редкие сорняки вместо травы. Настоящая кара небесная, потому что дождь ведь падает с неба. Скоро так будет везде, где раньше был лес. Нет, это, конечно, не кара небесная, в этом виноват человек, тупая скотина, и в уксусном дожде тоже. А он – и господин Юй Гэнь-цзы потряс кулаком в направлении бархатной ниши, где сидел министр-мошенник Чжи, который этого, однако, не видел, ибо был поглощен зрелищем очередной обнаженной дамы, изображавшей соитие с клювом попугая, – он знай себе сочиняет запреты, на которые всем плевать!

Как я уже говорил, на наш язык я из этого могу перевести далеко не все. Что такое Цзе Бе Као? Не знаю. В этом мире есть, очевидно, еще множество вещей, которых я и в глаза не видел. Хотя это как раз, возможно, самые важные вещи!

Единственное, что я могу как-то передать тебе сообразно смыслу рассказа, а точнее, картины, которую господин Юй Гэнь нарисовал мне своим грубым и неизящным, но зато весьма образным и живым языком: подобно человеческому телу, извергающему наружу все, что его отягчает – жидкости, газы и прочие отходы, – общество (общество большеносых, должен уточнить я) делает это прилюдно и безо всякого стыда.