Олег Рой - Белый квадрат. Лепесток сакуры

Он дал подкурить Спиридонову, подкурил сам, потом с трудом принялся забираться в вагон:

– В штаб-вагоне смоли сколько влезет. На бардак не обращай внимания – рабочая, так сказать, обстановка.

Виктор пожал плечами, подставил плечо, на которое Егоров тут же, не спрашивая, оперся, чтобы забраться в вагон, и сам полез следом.

В вагоне, конечно, никакого особенного бардака не наблюдалось. Часть его была предназначена для работы, здесь стоял большой стол с картами, еще одна карта РСФСР с обозначением фронтов красных и белых и многочисленными пометками, от которых рябило в глазах, висела на стенке позади этого стола. У входа была пирамида с винтовками, среди которых были мосинки всех трех систем, мосинские карабины, пара немецких винтовок маузера, одинокий австрийский манлихер и старенькая берданка в приличном состоянии; под пирамидой стояли вскрытые цинки с патронами. К своему удивлению, Виктор заметил на маленьком столике в противоположном от пирамиды углу запыленный киот и столик с граммофоном.

Вторая половина вагона была обычной купешкой. На скамейках у купе сидели два пожилых красноармейца, между ними был поставлен ящик, на котором эти двое самозабвенно резались в подкидного на щелбаны. Егоров со Спиридоновым застали их аккурат в процессе выдачи одним другому «выигрыша». Заметив появление начальства, красноармейцы вскочили и вытянулись «во фрунт».

– Погода на улице хорошая, – заметил Егоров. – Я наших дуболомов на другую задачу направил, идите подежурьте у вагона. И ящик с собой заберите.

Красноармейцы, как пристыженные, ни слова не говоря, поспешили выполнять приказ. У одного из них повязка закрывала глаз и половину лица, но из-под повязки виднелись края страшного шрама; у другого кожа была покрыта язвами ожогов от кожно-нарывного газа.

– Хороший вагон, – заметил Егоров, открывая купе и пропуская туда Спиридонова. – Когда-то принадлежал Ставке, достался мне по случаю в Брянске вместе с бронепоездом. Главное его достоинство в том, что снаружи не слышно, о чем внутри говорят. Сам проверял: включил граммофон на полную громкость, вышел – ни звука. Вошел – Шаляпин Мефистофелем воет. Так что, дружище, говорить можно свободно, не стесняйся, это только про наши уши.

– Что-то ты не особенно своим товарищам доверяешь, – заметил Виктор, присаживаясь на один из диванчиков. Александр тем временем, усевшись на другой, извлек откуда-то бронзовую пепельницу с дразнящимся голым чертом и судок [51] Здесь: столовый прибор в виде подставки с двумя и более графинами, может также содержать от одной и более пар рюмок. с двумя графинами и несколькими рюмками. В одном графине было нечто мутно-прозрачное, в другом – жидкость цвета обувного крема.

– Знаю, какой из тебя пьяница, – улыбнулся Егоров, разливая темную жидкость по рюмкам, – потому предлагаю испить винца. Портвейн, не поверишь – «Массандра», сбора одна тысяча девятьсот восьмого года.

Спиридонов скривился с неудовольствием. Видя его гримасу, Александр Ильич серьезно добавил:

– Первую – не чокаясь.

Они выпили. Вкус у портвейна вполне отвечал тому, что поведал Егоров, – мягкий, бархатный, словно впитавший в себя всю ласку крымского солнца… совершенно чуждый нашему времени, невоенный, мирный.

– Знаю о твоем горе, – без обиняков начал Егоров. – Видишь ли, брат, я тебя искал, почитай, с семнадцатого. На квартиру к тебе приходил, да тебя поди застань. Ты там вообще-то бываешь?

Виктор Афанасьевич у себя бывал редко. Каждая вещь в квартире напоминала о Клаве, так что он предпочитал проводить время где-нибудь еще, кроме собственного жилья. Он охотно сдал бы ее, если бы было кому сдавать.

– В основном нет, – сказал он. – Что мне там делать?

– Обычно в квартирах живут, – хмыкнул Егоров, вновь доставая папиросы. – Но я тебя понимаю. Понимаю, но не одобряю. Кажется, брат, ты и себя прикопал два года назад.

– Что-то вроде того, – согласился с ним Спиридонов. – Сам не понимаю, зачем я еще живу. Только ради дзюудзюцу, а больше у меня ничего не осталось. С одной стороны, стреляться не хочется, как-то это не по-человечески, да и Клавушке я обещал не сводить счеты с жизнью. А с другой…

Он взял из пачки папиросу и подкурил.

– А с другой, Сашка, нет у меня без нее жизни. Вот хоть убей, но нет. Волочусь по свету, а зачем – бог весть…

– Значит, надо зачем-то, – пожал плечами Егоров. – Завязывай ты с этим, брат. Ты верно сказал – не одобрила бы твоя Клавушка, ежели б ты сам себя порешил. А такое твое прозябание, как думаешь, она одобрила бы?