Юрий Трифонов - Утоление жажды

— Я про то и говорю. Вам-то, конечно, некогда. Вы и ночь в забое, и день в забое, а мне что делать? Вот всю газету прочла два раза. К нам в Керки, пишут, артисты приехали из Ашхабада. В клубе играют…

— Ты теперь замужняя женщина, — сказал Марютин и, солидно кашлянув, посмотрел на Нагаева. — Так что дела у тебя немалые. И главное — за тобой хозяйство.

— Ой, папка, ну какое тут хозяйство? Абсолютно нечего делать. На курсы медсестер я, конечно, не поехала.

— И правильно. Куда же ехать от мужа! — сказал Марютин. — Куда иголка, туда и нитка. Загорай теперь с нами до победного конца. Ладно, пойду посплю, а то устал — невозможно…

Он поднялся и шагнул к двери. Его действительно слегка пошатывало. Нагаев спросил:

— Демидыч, сколько сегодня?

— Кто его знает? Думаю, так… — Марютин привалился плечом к косяку и с видимым удовольствием стал соображать, шевеля губами, — Кубиков, думаю, семьсот, не меньше.

— Плохо тебе?

— Неплохо. А никто не говорит.

Он ушел.

— Маринка, знаешь что? — сказал Нагаев. — Я тебя в ученики возьму.

— Меня?

— Ну да. Хочешь?

— Конечно! Ага, очень даже! — Марина вскочила с койки. — Сенечка, я давно хотела, только спросить боялась, — думала, откажешь. Мы с тобой весь день будем вместе, правда? Я тебя знаешь как буду слушаться! Ой!.. — Она даже взвизгнула от радости и, присев на край нагаевской койки, обняла Нагаева и приникла головой к его груди. — Я так рада, Сенечка! Я себе такой же синий комбинезон куплю с поясом, как у Дуськи Котович!

Уличный репродуктор «Октава», установленный возле клуба, молчал весь день: чтобы люди могли поспать. Четыре рупора начинали говорить вечером. Сентябрь был на исходе, но жара не спадала, и распорядок дня в поселке оставался летний.

«Кеплер Ашхабад…» — затрещал знакомый голос ашхабадского диктора, и Карабаш открыл глаза. Как всегда после дневного сна в жару, он просыпался несвежим, с тяжелой головой. Засыпание было сладостным и мгновенным, пробуждение мучительным.

Карабаш посмотрел на часы: он спал сорок минут.

В комнате за столом сидел Гохберг и что-то читал. Он, наверное, пришел, когда Карабаш спал, и не захотел будить.

— Что? — спросил Карабаш, садясь на койке.

— Ничего. Просто зашел. По дороге в столовую. — Гохберг перелистнул несколько страниц в книге, рассматривая их с преувеличенным вниманием. Вот это и показалось Карабашу подозрительным.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

— Я же сказал: ничего. Утром передавали по радио из Ашхабада, что мы закончили окольцовочные дамбы вокруг озер — по проекту инженеров таких-то, то есть нас с вами. И Степана Ивановича.

— Что ж, здорово. Хотя рановато…

— Почему? Работы фактически окончены. Видимо, Степан Иванович дал эти сведения.

Карабаш подошел к рукомойнику и, набирая воду пригоршнями, стал обливаться. Он был голый до пояса, в мятых полотняных брюках.

— Да! — сказал Гохберг. — Тут утром приходила Валерия Николаевна. Я сказал, что вы на трассе, приедете к обеду.

— А она что?

— Сказала, что уходит в «поле» — она уже была одета для «поля» — и вернется к вечеру.

— Но вечером мы едем на двести сорок восьмой…

— Я сказал. Она очень огорчилась и сказала, что ей нужно с вами поговорить.

Гохберг сурово поглядел на Карабаша. На его лице было отчетливо написано осуждение. Он был милый парень, и они по-настоящему и быстро сдружились за короткое время, оказавшись единомышленниками во многом: они одинаково относились к начальству и к рабочим, к своему труду, к карьере, к деньгам. А это было немало. И, однако, в их отношениях еще были области неясности и тумана: они познакомились слишком недавно.

— Хорошо, — сказал Карабаш. — Спасибо за информацию.

Он надел рубашку, взял шляпу, и они вышли. На улице к ним, как обычно, стали подходить люди, спрашивали о разных делах. Между ними осталось недосказанное, и они помнили об этом, разговаривая с подходившими людьми. В столовой они прошли в так называемый зал ИТР — комнату, отгороженную фанерными стенками, где стояли столы и можно было курить.

Карабаш сам пошел за подносом и принес два чайника с зеленым чаем, хлеб и сахар.

— У вас чрезвычайно озабоченный вид, — сказал Карабаш, которого подмывало говорить о Лере, хотя он и предчувствовал, что это грозит неприятностями. — Можно подумать, что вам, а не мне надо ломать голову: как встретиться вечером с Валерией Николаевной?

— Алеша, вы честный, хороший мужик, — сказал Гохберг голосом, дрожащим от искренности. Правую руку он приложил к сердцу. — Вы настоящий инженер, настоящий коммунист и руководитель. Словом, вы знаете, как я к вам отношусь. Скажите: зачем вам это нужно?