Сергей Дигол - Вечный комендант

Только возвращаться на рабочее место я не спешу. Уже минут десять как я топчусь в подсобке и кричу, рычу, ору и горланю в телефонную трубку - иногда такой способ помогает вернуть женщину в русло осмысленной деятельности.

Только, похоже, случай не тот. Во-первых, Оля совершенно спокойна и ее ответы звучат как минимум весомее моего крика. А во-вторых, и это, похоже, главное, она на все сто уверена, что поступает разумно.

- Чем, ну каким местом надо было думать, чтобы звонить мне на работу? - бешусь я, но уже не так яростно - не потому, что злюсь меньше, просто голова к концу рабочего дня и без того раскалывается, а от собственного крика, как оказалось, вдвойне.

- На минутку, - шепчет Дима, но я толкаю его с такой силой, что он вылетает в зал, где, встряхнувшись как свалившийся с дерева кот, уныло плетется к испуганным покупателям - отстреливаться от тупых вопросов о телевизорах, в которых он ну ни бельмеса не смыслит.

Я же, теперь, когда ни один придурок не отвлекает, с ненавистью чеканю в трубку:

- Зачем ты это сделала?

Возможно, я псих, но, ей-богу, несправедливо лишать меня права на истерику. Две недели я, как последний идиот, разыгрывал из себя Джеймса Бонда, меняя, словно пароли и явки, таксофоны - а их в Кишиневе осталось не так уж много и мне приходилось колесить по всему городу, чтобы запутать - я не сомневался, что он попытается напасть на след - ревнивца в костюме от Бриони.

Мобильным не пользовался - что я идиот, что ли? Ментам проще простого отследить звонок, и, сколько карточки не меняй, все равно сцапают: полиция, как объяснил Серега - наш спец по телефонам, отслеживает аппарат, а не симку. Не будешь же, в самом деле выбрасывать телефон после каждого разговора? Такое лишь Олиному мужу по карману, так ведь и расходы на услуги полиции для него не вопрос, так что какие проблемы, братан?

Оля? А что Оля? Конечно, я думал о ней! Я, черт возьми, последние две недели только о ней и мог думать! И о том, что ее телефон могут прослушивать, тоже: стал бы я иначе каталогизировать кишиневские таксофоны. Только почему-то я был уверен, что если нас засекут, из переделки с меньшими потерями выйдет лишь один, и этим одним буду точно не я. Слишком уж непохожей выглядела Оля во время нашего рандеву в магазине на склонную к суициду особу, мечтающую свести счеты с жизнью столь оригинальным способом - быть заколотой рогами собственного супруга. К тому же и жизнь моя, будем откровенны, не стоит и десятка ее мелированных волос.

Так, или примерно так - никогда не помню дословно, что говорю в гневе - я и отвечаю Оле. И в ответ на ее последний вопрос: "мы можем, наконец, договориться о встрече?", не задумываясь говорю: "нет" и с размаха вымещаю трубкой остаток злости на и без того оглохшем телефонном аппарате.

Из магазина я вышел через час, а мог и позже, не потереби меня за сторож: "че спишь, иди домой". За окном темень, на часах - пол-восьмого, все, оказывается уже полчаса как разбежались, и только я, как капитан застрявшего на мели судна, сижу на палубе, за которую сойдет и тумбочка под телефоном и пялюсь на остывающий рядом аппарат. Подаю слабую руку сторожу, который нетерпеливо закрывает за мной дверь - дежурство идет, а бутылку, с которой он связывал планы на ночь, до обидного долго тоскует в его вонючем рюкзаке.

На улице я съеживаюсь и быстро перебегаю через дорогу, но на углу, где обычно сажусь в маршрутку, не задерживаюсь: транспорт ходит и до полуночи, да и дети дома не плачут. Собственно, и детей-то никаких нет, а домом я называю комнатку в хрущевке, которую снимаю у Федотовны - выжившей из ума старушки, принимающей меня за внука, чему я совсем не противлюсь. Неожиданное родство дарит мне сплошные преимущества: борщ каждый день и пирожки по выходным, но главное - никакой квартирной платы, за исключением двухсот леев, которые совестливый "внук" ежемесячно отстегивает растроганной "бабушке" в качестве материальной помощи.

Прохожу еще метров тридцать и присаживаюсь за столиком в кафе "Спартак" - невесть как выплывшей в море пиццерий и коктейль-баров совковой тошниловки. Отсюда мне отлично виден освещаемый фонарем "Максимум", я же, спрятавшись за высоченными кленами, вымахавшими между забегаловкой и тротуаром, сижу за своим столиком будто в засаде и, пока мне несут пиво, с ужасом понимаю, насколько я уязвим - на собственном, представьте себе, рабочем месте. Чего стоит вот так: ба-бах - прямо из-за погруженного во мрак столика, и нет тебя, голодранец без постоянной прописки, охотник до чужих богатеньких жен.