Лутц Зайлер - Крузо

Рембо и Крузо перебрасывались шутками, но Эд их не понимал. Маленький официант, по имени Крис, тоже набрал темп, странно прихрамывающей, неуклюжей походкой, вероятно из-за кривых ног. Его черные, курчавые, жирно блестящие волосы двигались при этом взад-вперед, как бы механически, волосы хромали заодно.

Они быстро навели порядок, и крики насчет тарелок умолкли. Рембо, стоя рядом с Крузо, что-то тихо ему говорил. Оба смотрели в книгу, на чей-то фотопортрет, насколько мог видеть Эд. Книга была обернута упаковочной бумагой, и, если Эд не ошибся, ее извлекли из миски, которую Крузо назвал «наше гнездышко», из бледно-зеленой пластиковой миски, полной посудных полотенец. Рембо перевернул страницу, начал что-то декламировать. На ухо Крузо. При этом он застыл, чуть наклонясь вперед, неподвижный, как рисунок. Когда он закончил, Крузо притянул его к себе. Посреди объятия из коридора за спиной Эда послышался крик – одним огромным прыжком Крузо метнулся мимо него, чтобы подхватить гору медленно, но неудержимо падающих тарелок; хромоногий Крис чуть не выше головы нагрузил свой правый локоть грязной посудой. Все рассмеялись. Рембо захлопнул книгу и сунул ее обратно в гнездышко, в полотенца. Эд услыхал, как Крис за спиной назвал его Луковицей, хотя, возможно, ему просто почудилось. Гулкое помещение судомойни проглатывало каждое слово. Чтобы поговорить по-настоящему, надо было подойти поближе друг к другу. Тем не менее Эд многого не понимал, словно команда говорила на чужом для него языке. Например, часто упоминалось слово «распределение» – загадка, что бы ни имелось в виду.

Ничего, разберусь, думал Эд.

Впервые после отъезда его захлестнуло ощущение безнадежности. Он соскреб в контейнер липкие остатки овощей и сунул тарелку в раковину. Мозг снова проиграл несколько строчек «Пьяного корабля», напев из книжных запасов.

Незадолго до окончания рабочего дня зашел молчун Рольф, вынес на кухню миски с хорошими остатками. Стопка кофейных блюдец выскользнула у Эда из рук и разбилась. Никто не сказал ни слова. Кок Мике открыл дверь на кухню, всучил ему веник и совок. Пар волной растекался по полу. Эд поспешно нагнулся, чтобы собрать крупные осколки. При этом он угадал за спиной очертания Крузо, потом почувствовал на затылке его руку, легкое прикосновение, как касаются ребенка, делающего уроки.

Завороженный видом топографических образов, словно бы бродивших под поверхностью воды, Эд едва не упал. Спуск к морю вел через несколько глинисто-песчаных террас, соединенных лестницами, которые, судя по конструкции, были сооружены в разные столетия и все находились в плачевном состоянии. От ступеньки к ступеньке открывались новые панорамы. Зрелище моря! Эд чувствовал его обетование. И ведь он именно сюда и стремился, к этой потусторонности, огромной, чистой, могучей.

На половине высоты открылся вид на север, на самый высокий участок побережья. Там, в густых зарослях, базировалась разведрота. «Тяжелого оружия у них нет», – так гласили материковые легенды, хотя кое-кто намекал на чрезвычайно прицельные орудия почти немыслимой дальнобойности.

В обеденный перерыв один только Эд всегда спускался к воде. Жизнь в «Отшельнике» в эту пору замирала. После суматохи обеденной смены с паромами, полными однодневных туристов, на прогалину опускался сон. Эду это напоминало час отдыха в начальной школе, когда после еды с задней стены класса снимали раскладушки и все по команде погружались в тяжелый сон. Рембо падал в обеденном зале на ветхий шезлонг в глубине так называемого читального уголка, где на круглом столике лежали журналы – еженедельник с радио- и телепрограммами, «Ты и твой сад», «Добрый совет». Он клал на подлокотник ноги в стоптанных кельнерских ботинках и прикрывал лицо газетой «Остзее-цайтунг», которую ежедневно доставлял пакетбот. Все паромы, курсировавшие между островами, местные называли пакетботами. А паромы с материка именовались пароходами. «Ты на чем приехал – на пакетботе или на пароходе?» – таков был один из первых, ориентировочных вопросов… Порой Рембо устраивался вместе с остальными на поросшем травой склоне у опушки леса, неподалеку от того места, где начиналась дорога к маяку. В иные дни Эд видел там всех троих кельнеров, рядышком, в белых расстегнутых рубашках, растянувшихся в траве, будто расстрелянных, будто после бойни во времена сухого закона – трое мертвых друзей, с широко раскинутыми руками, на простыне-римлянине: