Лутц Зайлер - Крузо

Эд оделся и выскользнул из комнаты. Бесшумно спустился по лестнице во двор и по прогалине зашагал в сторону леса; чернота благотворно действовала на глаза. В судомойне горел свет. Наверно, кто-то забыл выключить, а может, свет оставляли на всю ночь. Ну и что, думал Эд, бывает, странное дело, как раз в больших кухнях по ночам всегда горит свет, наверно, какой-то ритуал, сигнальный фонарь безнадежности. Эд бы с радостью уничтожил все эти лампы, расстрелял ради доброй, защитительной темноты – резкий короткий вопль пронизал ночь. За перемазанными стеклами судомойни виднелись фигуры, контуры, тени. Эд отошел чуть дальше вверх по склону. Некоторые фигуры вытянулись почти до потолка. Потом пригнулись и исчезли. Эд старался разглядеть побольше, но глаза опять начали слезиться. Кто-то орудовал возле больших фигур, обводил их очертания, вверх-вниз, поглаживал, то плавными, медленными движениями, то опять быстрыми, краткими. Может, снимает мерку, подумал Эд и устыдился. Мать сидела рядом, когда портной, держа в руке сантиметр, полез этой рукой с сантиметром ему в промежность; Эду было тринадцать, и все у него было в норме. Вот и фигуры в судомойне постепенно съежились до обычного размера. Одна уже вышла во двор и направлялась к нему. Эд протер глаза – призрак с длинными мокрыми волосами? Женщина? Закутанная в простыню? Фигура прошмыгнула через двор и исчезла на лестнице для персонала. Крик Мэтью, хлопок двери, потом второй призрак, за ним третий, и все успокоилось. Безнадежность сгинула, и добрая темнота объяла своим крылом судомойню «Отшельника». Эд увидел, как какой-то человек прошел по двору и направился вниз, к морю.

Пока говорил, мужчина ласково поглаживал коня-топтыгина – словно здоровался с ним, а не с Эдом. Потом хлопнул коня по боку, энергично, резко, как делают только люди, хорошо ладящие с животными. Эд смахнул с глаз слезы. Мужчина медленно наклонился к нему, и Эд увидел, что он улыбается.

– Алексей Круз о вич, большинство зовет меня Крузо, кое-кто из друзей – Лёш, от Алексей, то есть от Алёша, Алёша – Лёш.

Он с улыбкой забрал у Эда резачок и, словно слепого, повел его с площадки внутрь «Отшельника». Эд отчетливо ощущал на плече легкий нажим. После Г. (стало быть, уже больше года) никто к нему подолгу не прикасался, и он отвык от этого, вернее, не мог выдержать, а потому, когда мужчина отпустил его, почувствовал себя едва ли не потерянным.

– Спасибо, – сказал Эд, глядя в пол, на большее его не хватило, да и за что он благодарил?

С виду Крузо не примешь ни за русского, ни за немца из России, ни за русского из Германии. Волосы у него черные, до плеч, работая в судомойне, он связывал их в хвост. Из-за хохолка над лбом зачесанные назад волосы укладывались наподобие темного, поникшего петушиного гребня. Забавность этого зрелища сглаживал серьезный взгляд; да и вообще, когда стоишь перед Крузовичем, ничего смешного в нем не видишь. Нос тонкий, угловатый, лицо длинное, округлое, чуть ли не совершенный овал с крупными щеками, брови почти прямые, вдобавок смуглая кожа – Крузович походил скорее на венесуэльца или колумбийца, который вот-вот достанет свирель и заиграет один из своих упрямо-печальных волшебных напевов.

Судомойня представляла собой узкую пристройку – плиточный пол, тонущий в сумраке проход в ресторанный зал и открывающаяся в обе стороны дверь на кухню.

– Наша подсобка, – сказал Крузо.

Слово прозвучало многозначительно, он словно бы намекал на что-то еще. Под высоко расположенными окнами стояли две большие раковины из коричневого фаянса и еще две поменьше, стальные. Вода лилась из коротких резиновых шлангов, проволокой прикрученных к кранам. Раковины стояли попарно рядом друг с другом (одна фаянсовая, одна стальная), между ними – стальные столы для посуды. На противоположных стенах развешены ржавые полки с кастрюлями, черпаками и столовой посудой. Пол грязный, скользкий. Некогда красно-коричневые плитки примирились с грязью, покрылись серой пленкой. Кое-где они были разбиты, кое-где вообще отсутствовали, пустые места в узоре замазали цементом. Сквозь грязные оконные стекла проникал тусклый свет.

– Мы тут работаем руками, голыми руками, – подчеркнул Крузо, протянув к нему открытые ладони, словно в доказательство полнейшей искренности. Но то было лишь начало первого инструктажа, первая лекция Крузо. Эд видел множество строчек, длинные, большие, замысловатые рассказы, ожидающие, чтобы их прочитали и поняли, а вдобавок широкие, квадратные ногти…