— Я слышал от лисы, Филин, что есть СМИ и есть СПИ. Что это означает, Филин?
— Пойди и спроси у лисы, — важно отмеряя слоги, ответил
Филин.
— Я не хочу спрашивать у лисы, — капризничал Спрусник. —
Она меня обманет.
— И я тебя обману, — сказал Филин.
— Нет, Филин, ты меня не обманешь, ты бескорыстен, — настаивал Спрусник.
— Именно потому, — ответил Филин. — Все объяснения — ложь.
— А для чего же, Филин, ты мне всю жизнь что-нибудь объясняешь? — Спрусник не заметил, что сам начал говорить значительно, как Филин.
— Я объяснял тебе, Спрусник, потому что люблю искусство объяснительности, — проронил Филин, словно выдыхая черный воздух ночи.
— А что такое искусство объяснительности? — тут же вовлекся в новую тему Спрусник.
— Это дар живому от Великой Тьмы. В усладительном потоке вопросов и ответов очищается жизнь, усмиряются мудрость и глупость, любовь и ненависть, истончается ткань мира. Сама готовность объяснять — торжество, равного которому нет.
Набухающая сладость слов. Череда вопросов и ответов. Разве ты,
Спрусник, не чувствуешь празднества? Разве не почувствовал таинства? Ты несешь мне свои вопросы как дары, а я умножаю твою радость, освящая вопросы своим искусством объяснительности. Ты не идешь к лисе не потому, что она обманет. Она не любит искусства объяснительности, вот почему ты не идешь к ней со своими вопросами. Нет ни лжи, ни истины, есть мастерство объяснительности. Лиса хитрит, я же священнодействую. Когда мне настанет пора взлететь в антрацитовые небеса, когда мне, сгустку тьмы, посчастливится, наконец, проститься с подлунным несовершенством, я сотворю тебя новым. И тогда ты, Спрусник, станешь Ответом, мастером искусства объяснительности. И придет к тебе существо, которое подарит тебе свои вопросы, а ты сможешь неустанно обращать их в свежеструйное таинство неизбывной значительности. Ибо живое спасается гармонией. Ты откажешься от смысла слов и пользы фраз, потому что обретешь власть над процессом. И вы вознесетесь над сладостью диалога в бесконечность, ибо безразличие к миру освящает искусство объяснительности. А затем, исполнив положенное, немного утомленный, но умиротворенный, ты растворишься, как растворяются слова в пространстве, и благословишь своего преемника. И его найдет его Спрусник, или Вопрусник. Да не истощатся потоки искусства объяснительности.
— Боже мой, что ты, Филин, говоришь? — воскликнул Спрусник.
Каждой своей клеточкой он почувствовал нечто вечное и незыблемое в бессмысленности мира. Он впервые ощутил определенность, и ему показалось, что каждая молекула его тела устрашилась. Чтобы как-то сбросить с себя наваждение, он сделал то, чего никогда раньше не делал: Спрусник повторил свой вопрос. И Филин ему ответил, как обычно, значительно, оставляя пространство для последующих вопросов. Он сказал Спруснику:
— Есть средства массовой информации — СМИ, а есть средства персональной информации — СПИ.
(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 11.1989г.)
От рождения грациозный цапель прослышал о методе йох и мгновенно был пленен им. Безотлагательно он стал практиковать его. Длинноголенастый и долговостроклювый, горновершинной белизны, напоенной отсветами заходящего солнца, цапель мечтал о кроликовой округлости. Нельзя сказать, что цапель страдал от своей изгибисто-извивистой стати, но кроликовая комочковость его чаровала. В комочковой пушистовости воплощалась потаенная природа цапеля.
Целый жаркий и изнурительный сезон цапель Йох, как теперь именовали его местные обитатели — кто со злорадством, кто с добродушием, — цапель Йох неподвижно простоял на одной ноге, изящно поджав другую ногу под себя. Он рассчитывал вскрыть свои внутренние резервы и обрести комочковую пушистость.
Своею внешней неподвижностью он добивался внутренней неподвижности, для чего остановил свой взор на кольцах древнего мухорчатого пня, у которого муравьи, рыцари труда, некогда возвели свой вавилон, а затем по причинам, известным им одним, муравейник забросили и эмигрировали в обетованность.
Пень был так древен, что напоминал пирамиду египетскую. И не только напоминал, — в недрах пня пребывал в потусторонней жизни тутанхамон, пневое "я", оплот самонадсознательности.
Неповторимость пневого духа складывалась из причудливых соотношений, а именно: из прочной бытийности вне времени, отстраненности от самой сущности жизни и, наконец, желания показать всем и себе в том числе, что нахождение в мире - нечто крайне неприглядное, на что можно и нужно смотреть как на разновидность дурной привычки. Вот на чем невольно остановил взор цапель Йох.
Читать дальше