Владимир Данилушкин - Магадан — с купюрами и без

— Она как удар грома! Как цунами! Как ураган Иван.

— А как же я?

— Она — как облако из лепестков багульника, как пурга в начале июня.

— А как же я?

— Э-э! Похоже, ты меня совсем не слушаешь. Хочешь, я тебя с ней познакомлю? Ты убедишься. Ты меня пойми, она и сама пока не знает. Ты ей это скажешь. Я тебя прошу.

Мария слушает и не слышит, спохватывается, ведь уже давно поняла, на кого ее променяли. Одна из этих мадамок, с их придуманной жизнью, околдовала парня. Догадалась даже, кто именно. И не моложе, и не красивее, а чем-то взяла. Что в ней такого особенного? Откуда знать Марии, что Алеша был нежеланным ребенком, мама чуть не избавилась от него на третьем месяце, а он не догадывался, что на уровне подсознания помнит ту угрозу. При родах она умерла, и мечта о матери была навязчивой идеей парня, так и не ставшего настоящем мужчиной. Всю свою жизнь он не знал ласки. Мария была ему как мама, любимая, добрая. Она не поняла его. И, казалось ему, предала.

В комнате, где происходил разговор, было много хирургического инструмента, остро заточенного, чтобы легко проникать в человеческое тело, доставать до источника боли и отделять больное от здорового, живое от мертвого.

У Марии огнем горело сердце, оно взорвалось, с яркой вспышкой, залив чистой здоровой кровью Алешу. Он ударил еще раз и, не остановившись ни на миг, два раза всадил в себя железо! Поровну. По-братски.

Мария еще была жива, когда к месту происшествия подоспел персонал, Алеша прожил на несколько минут больше.

«И ведь надо же, что натворил, тихоня. Ни алкоголя, ни наркоты», — удивлялись люди.

То была любовь! Не всю ее вытравила жизнь наша выморочная!

Будет слово-серебро, после молчания-золота! И слово то холодное — «зима». Мельхиор, свинец и платина, иней глаз, изморось волос. С чистого листа белые стихи. Белый танец до упаду, до белой горячки.

Но не сегодня, пока зима за перевалом — там, где Золотое кольцо Колымы — побратим Бермудского треугольника, — там уже и снег лежит, и морозы стоят, и ветры спешат, не желая остановиться на достигнутом. Белые собаки копошатся на белом снегу, кто кого перебелит: тепло-белый цвет на холодно-белом. Футбол на снегу — как хоккей на траве. Яблоки на снегу, белый налив. Розовые щечки — милый наив. Коровы на льду — выбеливают молоко, словно холсты. Из окна глядит на улицу, равнодушно жмурится черный кот на черном бархате скатерти.

Слово звенит, как серебряный колокольчик, с ним песня и смех до слез, каждый хохочет, как хочет. Слово, бывает, уводит на плаху, слово запоры откроет, снимет наговор и исподнюю рубаху. Всяких словес на белом свете немало, есть и те, что надвое бабушка сказала.

Молчание — золото — о том, куда девается золото, которое президент дал Магаданской области на кредиты — семь тонн. Давно известно: есть и белое безмолвие — как полярный медведь, хрустальное молчание льдов и суровых снегов до звона в ушах.

Особо одаренные особисты, одаряющие 30-ю серебряниками, держат слово, будто оно не воробей, а журавль и устремится на юго-восток, в вертеп птичьего гриппа.

Нет на свете белее и пушистей первого снега, я кричу и зову, заклинаю, новые лыжи себе покупаю и внуку, только об этом пока что никому ни звуку.

Затишье осени — золотое. Но чистого золота в природе нет, оно с серебром неразрывно, бывает светлое, а бывает и с медью, как у древних индейцев, под цвет их лица. Золото высшей пробы — наследие губернатора Цветкова, на аффинажном заводе, золото червонное. И грустное валюты увяданье — березовая, осиновая, рябиновая парча.

Вы имеете право хранить золотое молчание — в Сберегательном банке! На Лондонской бирже тройская унция золота растет в цене, аж дух захватывает. По зелени бьет.

Желтые, красные листья: конца сентября. А вот у ольхи — черная листва, будто сгорела на работе. Черное золото — журналистская приблуда — это же уголь или нефть, напоминание об отопительном сезоне.

Осень сегодня — красавица, выпускница университета с красным дипломом, кудри золотые. Медаль золотая на груди. Но рядом с осенью средней полосы она — Золушка, и красоваться ей до полуночи, а там ее сменит Снежная королева.

А эти сентябрьские туманы! Утром поднимаются молочные клубы от речки Магаданки, завораживая, как Дэвид Копперфильд. А вечером всеобщий морской туман заполняет город, ломая траекторию полета звуковых волн. И опять как в бане — влажно, и запах запаренных в тазике листьев березового веника. Белые чайки с настойчивостью часов с кукушкой устремляются с криками вверх, приглашая облака присоединяться к их полету.