Владимир Данилушкин - Магадан — с купюрами и без

Есть иное «белое золото» — не только хлопок и вата из бороды Деда Мороза, но и «золотое» корейское молоко из пальмового масла. Воспользовавшись ажиотажным спросом, оно к концу теплого сезона подорожало. Стало быть, у деревянных буренок снизился удой. Тайфуны и землетрясения загнали в угол баррель черного золота, а за ним и белое устремилось, как нитка за иголкой в стоге сена.

Это же удар ниже пальмового вымени. Лихорадочно вспомнилось, что в детстве на огороде рос молочай, но то молочко было запрещено употреблять под угрозой березовой каши. Из золотого молока получают масло «Злато». Будет и «Булато», со стихами Окуджавы на этикетке.

День проходит, как взмах крыла чайки. Багровое пламя заката — как продубленное лицо моряка. В Магадане влажное тепло: Охотское море, если закрыть глаза, кажется то Белым, то Красным, а то и Черным или Желтым. Отчаяние памяти: жара, банная духота Сочи, когда из тебя, как из мячика, выпустили воздух. Да не только из тебя, но и из самой атмосферы. Как давно я не выезжал из Магадана!

Но у нас, в городе на юге Крайнего Севера, как в той Греции, все есть. Например, классическая греко-римская борьба. А оранжевая революция не хуже, чем под каштанами Киева. Небывалое нашествие дворников в жилетах соответствующего цвета, исполняющих медленный танец с метлой, как лебединую песню в ритме журавлиного вальса. Сгребают листовое золото в большие мешки, словно вознаграждение за свою головокружительную работу на вольном, выпущенном под залог, воздухе. Изредка озираются по сторонам: не следит ли за ними вездесущее Ингушзолото, чтобы скупить урожай на корню, принимая за чистую монету отмытые баксы? Могут, конечно, уступить пару-другую листиков для гербария. Но только в обмен на обещание не сорить деньгами.

Маршрутные «Газели» цвета апельсина готовы мчать тебя, как трепетные лани, по городским холмам. Бесцельно, из одного лишь безотчетного желания объять необъятное, расцеловать северный простор воздушно-капельным путем.

Каждому свое: курицу, несущую золотые яйца, не заставишь метать красную икру. Да и прошла пора нереста. Цыплят по осени считают, одновременно укореняют поштучно в скверах саженцы ивы, ольхи и лиственницы. Старатели заканчивают сезон золотодобычи. Милиция подсчитывает килограммы металла, конфискованного из незаконного оборота, а рыбинспекторы — тонны отбитой у браконьеров красной икры. В прошлые годы злыдни перевозили ее в гробах, приладившись к сложившемуся новоязыческому обычаю хоронить покойников не в Магадане, а на материке, чтобы потом, после переезда на пенсию, с комфортом приглядывать за могилами.

Рябины в центре города красны от боевой раскраски листвы и ягод. «Я не рыжий, я золотой», — так научила мальчика бабушка. Он просит достать рябиновую кисточку, больно уж красивы ягодки, хочется попробовать на вкус, впервые в жизни. Я пригибаю стволик, поднимаюсь на цыпочки, срываю гроздь, словно ветку коралла, опускаю в крохотную ладошку. Мальчик раскусывает ягоду, жует, морщится и выплевывает. Не сладкая!

На свете четыре базовых вкуса: соленый, горький, кислый и сладкий. Малышу пока лишь один по нраву, он и овсяную кашу ест с сахаром и вареньем. Наперегонки с дедом. Соль найти — проще простого — вон море, хоть тысячи тонн черпай. Горечи на земле не меньше. А сладость, чтобы появиться, нуждается в солнце, тепле, воде.

А кто-то уже вывел пчел, собирающих горечь: полынный, перечный мед, но не путай с дегтем. Правда, тот мед, что я купил внуку, отдает химией. Сия наука юношей питает. Кислейшая клюква — царица болот, наша брусника — принцесса. Мы с мальчиком собирали их, и голубику тоже, он знает вкус. Из кислоты, соли и горечи в жаре рождается сладость яблока, арбуза. А рябине и даже кислого не достается, что уж о сладости печалиться. Давай дождемся: может, завтра мороз ударит, тогда подобреет, исправится ягода. «Как же так, ударит? — спрашивает малыш. — Ей же будет больно»! — «Ну, тогда пошли домой, тебе мой друг винограда привез».

Возвращаются из отпуска друзья. Им радуешься вдвойне, поскольку сам никуда не уезжал. Вот Виталь Золотухин в облаках витал, на земле узбекской пахлаву едал на халяву. Еще весной на своей магаданской даче весь город собрал и, пока сидели день до вечера, разговоры говорили, тайга за несколько часов оделась зеленой дымкой. Там, возле Кожзавода, кожей чуешь ветер с моря. Весь день воздушный поток обвевает тело, а к вечеру соль на губах садится русалочьим поцелуем.