Джон О'Хара - Жажда жить

— В школе хотят добыть денег, ну, и Эдгар считает, что я должен рассказать, какое это замечательное место — Форт-Пенн и как здорово, что здесь такая великолепная школа, как пансионат мисс Холбрук.

— Вот только не надо задирать нос. Павлин.

— Если еще раз назовешь меня павлином, отшлепаю.

— Что-о?! Да только попробуй, Джек Холлистер, сам увидишь, что будет.

— И что же будет?

— Возьму детей, уйду из дома и больше уж не вернусь, и ты это знаешь.

Он медленно поднял руку.

— Оставь эти дурацкие шутки, — предупредила Эмми. — Женщина, живущая с мужчиной, который ее ударил, не уважает сама себя.

— Самоуважение. Самообладание. Эх вы, женщины.

— Насчет самообладания я ничего не говорила. Это твоя забота, а моя — самоуважение. Ладно, иди умываться. У Нэнси сегодня служба.

— Странно, что ее друзья не зовут меня встретиться с ними.

— Может, Нэнси уже наизусть знает все твои выступления. Может, она сама их произносит среди своих, — засмеялась Эмми.

— Как-то я не заметил, что ты смеешься, когда я приношу чеки домой.

— Короче, бери мыло и умывайся. — Она потрепала его по спине и посмотрела вслед с любовью и признательностью.

В тот год 1 мая выпало на субботу, и неофициально День весны могли пропустить только те отцы учениц школы мисс Холбрук, что были заняты в розничной торговле. Что же касается медиков, дантистов, законников, банкиров и всех остальных, кто в субботу был в принципе свободен от службы, то им строго-настрого было наказано явиться в большую аудиторию на родительский обед; однако же медики и дантисты сослались на необходимость приема пациентов, так что приглашенный оратор оказался лицом к лицу со скептически настроенным собранием законников и банкиров и их жен, настроенных менее скептически. Юристы, специализирующиеся на судебной медицине, расселись так, будто вознамерились оценить выступление Холлистера с профессиональной точки зрения, и выглядели как судьи или актеры шекспировского театра, пришедшие на гастроли какой-то захудалой труппы с водевильным репертуаром. Банкиры, памятуя о предстоящем сборе денег, посматривали на гостя со снисходительной улыбкой заимодавцев, слушающих нищего, которому не на что починить прохудившиеся башмаки.

Ведущая, Мэри Уолл, представила собравшимся Холлистера:

— На моей памяти, а живу я в этом городе уже долго, никто не завоевывал Форт-Пенн столь стремительно и вместе с тем столь великодушно, как джентльмен, которого я вам собираюсь представить. Разумеется, всем нам известна его завидная репутация в мире журналистики, куда он последовал за своим отцом. Точно так же все мы наслышаны о мастерстве, которое он раньше демонстрировал на футбольном ристалище, будучи студентом нашего родного форт-пеннского университета. Знаем мы его и как офицера корпуса морской пехоты Соединенных Штатов Америки, в качестве коего он стяжал честь и славу нашему городу и стране…

(«Какой ужас», — пробормотала Бетти Мартиндейл.)

(«Она из года в год становится все хуже», — подтвердила Грейс.)

— …Но чего мы не знали, по крайней мере до первого января наступившего года, так это еще одного потаенного таланта, который наш гость доныне держал под спудом, и это его, заявляю с уверенностью, несравненный литературный дар. Можно ли поверить, что слава о нашем «Часовом» достигла самых отдаленных границ англоязычного мира благодаря колонке «Пилюли», которая буквально разошлась на цитаты? И тем не менее это так. Журналы и газеты на части рвут его острые замечания, колющие, как рапира, и одновременно отмеченные доброй мудростью, столь редкой в столь молодом возрасте. Форт-Пенн может смело гордиться тем, что благодаря этой колонке мы прославимся во всех штатах нашего Союза, да и за границей тоже. Я имею в виду Канаду и другие англоговорящие страны. И всем этим мы обязаны выдающемуся таланту человека, который родился, вырос и получил образование в нашем родном городе. Таким образом, мне доставляет огромное удовольствие представить вам мистера Джека Холлистера, прославленного Дж. X., газета «Часовой».

(«Будь я на месте Джорджа, — фыркнула Бетти, — отвела бы ее домой и задала хорошую трепку».)

(«Как тебе это нравится — „Джек“? Она что, знает его как Джека? Его зовут Джон», — возмутилась Грейс.).

В тот момент до Бетти вдруг дошло то, о чем прежде она не знала, и не хотела знать, и приучила себя не задавать вопросов. Даже сейчас она гнала от себя эту мысль, но тщетно. Если бы Грейс произнесла имя Джека всего раз, это осталось бы незамеченным, но она назвала его дважды, притом подряд, и Бетти сразу вспомнился разговор с мисс Кармоди и предположение сиделки, что Джек — сын Грейс. Сейчас оно прозвучало в точности так, как, наверное, в бреду Грейс, хотя сама она при этом не присутствовала. Только одно радовало: это было в забытьи, Грейс сама не представляет, что называла это имя. Так что можно наблюдать за ней, не вызывая подозрений.