Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

Одна пузатенькая бухарашка, сама по себе настырно и сердито роющая ил, отгоняя всех, смахивала брюшком на соседа дядю Митю Шлыкова. И когда Хитрый Митрий подогнал к воротам свой лязгающий, пускающий из трубы кольца дыма, запыленный трактор, заглушил его и вылез из кабины, разрешив сыну Маркену подергать рычаги, Ванюшка ему и сказал об этом. Тогда Хитрый Митрий подошел поближе, спросил табачку понюхать, прихватив Ванюшкины шкеры в том месте, где и хоронился духовитый табачок, тут парнишка и выдал ему и даже показал в канаве бухарашку. Хитрый Митрий заинтересованно склонился к луже, ничего не разглядел, потом выпрямился, со вздохом отер красную шею, лысеющий, круто скошенный лоб и подтянул спадающие с живота замазученные брюки.

— Да-а… – осудительно покачал головой сосед и поцокал языком. — Я к нему всей душой, а он ко мне всей… И не стыдно дяде такое казать?! Октябренком будешь, потом пионером, а там старших уважать надо… Отец, поди, научил? — Хитрый Митрий ообиженно воззрился на краснобаевские окна.

— Никто меня не учив, — хмуро отозвался Ванюшка, не понимая, чем мог обидеть соседа, если в зеленеющей луже и родню нашел, и себя самого.

— То-то и оно, что не учив, — передразнил Хитрый Митрий. — От ить, язва, слово путем не может вякнуть —вампа, а такое мне показыват. Небраво это, паря, небраво…

А под вечер, по-хозяйски оглядывая свой огород, приглядел через огородный тын Ванюшкиного отца и укорил:

— Не в обсудку будет сказано, Петр Калистратыч, а парень у тебя пальцем деланный, ли чо ли. Всяку чушь городит. Ты бы его хошь маленько наставлял на ум, чтобы думал головой, кого мелет своим языком.

— У тебя, Митрий Кирилыч, парень тоже не сахар, — будучи под хмельком, не полез отец за словом в карман, на то и Халуном, горячим прозывался. — Первый жиган растет на всю деревню. Кутузка по ём дивно плачет.

Соседи еще перекинулись через огородный тын парой ласковых слов и разошлись, чтобы покостерить друг друга уже в семейном кругу.

4

Подрастая, Ванюшка все же выправлялся, разглаживался, бойчел и, пропадая с ребятишками на озере, уже мало разнился с ними – роднился. Забирая свое, отпущенное природой, выговаривая все, что не поспел сказать в первые лета, после четырех забалоболил так лихо, что все дивились и быстро утомлялись от его запальчивой и бесконечной трескотни. А что бы вышло, ежли бы по совету деда Кири мать подкормила его сорочьим мясом?! Тут уж, поди, никто бы не переслушал… Отец парнишку дразнил спьяну сорокой, балаболом, боталом коровьим: дескать, щи лаптем хлебай, да поменьше бай; а соседские ребятишки величали фантазером, хотя кличка такая надолго не прилипла, – словцо неловкое, нездешнее, да и другие клички, покруче, вскоре затмили ее.

А фантазером прозвали неслучайно… Собьются, бывало, в стаю Маркен, братья Семкины и Будаевы Раднашка с Базыркой, залезут в краснобаевский сенник и, зарывшись в сено, еще пахнущее влажными покосами, глядя в низко свесившиеся гроздья голубичных звезд, просят Ванюшку чего-нито приврать. А Маркен даже не просит, а велит, понукает, как запряженного:

— Н-ну-ка, Фантазер, соври-ка нам че-нить про луну или про эту как ее?.. ну, про птицу, которая ночью в избу прилетат.

— И про синих мужиков и баб, — просит Паша Сёмкин.

Ванюшка, польщенный, не обиженный понуканьем, распираемый гордостью, что он сейчас верховод, и даже Маркен-задира к нему с почтеньицем, начинал сказывать: дескать, летает такая большу-ущая-пребольшущая птица с человечьим лицом — краси-ивая-прекрасивая, красивше всех, которые по лесу свиристят; подлетит она к избе летом, когда двери в сени и в избу от духоты настежь, станет вдруг махонькой божией птахой, скользнет в избу, сядет на божницу, поклюет крашенные пасхальные яички, потом добрым ребятишкам гостинцы оставит, а злых заклюет долгим клювом, — может и до смерти заклевать. От пересказа к пересказу похождения птицы становились все невероятнее, а гостинцы все щедрее, а наказанья замысловатее. Птицу пытались мужики поймать сетью, броднем-неводом, волосяной петлей, какую ставили прямо на божницу, то пытались отравить, то подстрелить и даже науськивали на нее самого умного в деревне, злого как собака, здоровенного кота, но ничего поделать с птицей не могли. Так она летала в избу, одних клевала во сне, другим совала под подушку самые желанные подарки.

После этого Ванюшка начинал пересказывать страшные истории про «синих людей», уносящих ночью ребят, про красавицу-волхвитку — сманивающую маленьких на кладбище.