Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

— Она же, деушки, расстрижка была — Анфиска-то, Гохина мать,— наговаривала бабушка Маланья, то сварливо пряча бескровные губы, то распуская их в жалостливых вздохах.— Во сраме, бара, понесла, да так, беспутая, ночной пристежкой и померла, удавилась у коровьей стайке.

— Видно, довела жизнь, горемышную, коль такой грех на душу взяла, – горько покачала головой Варуша Сёмкина.

— Да не-е, Варуша, не чуяла дева, где грех, где спасение, — у безбожии жила и не каялась. Прости ей, Господи… Но да и Сила, мужик законный, тоже не чишше был, – без Бога и царя у голове… А через Фису-то я навылась… – тут бабушка Маланья, видимо, припомнив себя Малашей, краснобаевской молодухой, с Петрухой грудником, на руках, заморгала от приступивших слез. – Фиска всяку напасть на меня насылала… прости Господи… Мы же у суседях жили, — это в Укыре-то, а твой Петро, Ксюша, ишо титьку сосал. Да… Так чуть парня мне не угробила, бома такая…

1

Бабушка Маланья, сколь помнил Ванюшка, ведала о скрытниках — староверах семейских, какие в отличие от своих сестер и братьев по древлему благочестию хоронились по таежным займищам — Божьим пазушкам, и, как ворчала старая, роблю не шибко любили, жили, как Божий птахи: не сеяли, не жали, «лазаря распевали», кормились с тайги да чем Бог пошлет. Оно, конечно, молились, да уж шибко густо кадили, всех святых закоптили.

Хотя позже Ванюшка смекнул, что тут старуха в сердцах лишнее присбирывала, косилась на семейских со своей патриаршей колокольни, предавая охулке всех сподряд: мол, раскольники, они раскольники и есть, добра от них мало. По огрубелой, задубелой темени своей шатнулись от окормляющих сосцов матери православной церкви, лишились благодати и спасения. А то что по-первости в гарях себя палили, так незамолимый грех на душу брали, своевольничали, яко тати и самоубийцы, ибо лишь Господь над жизнью человечей волен… А потом иные, обретя мудрость мира сего, и вовсе обезбожились, склонили выи тельцу золотому, навроде, лукавых жидовинов, да и погнались за богачеством с окаянной прытью, скопом в кулаки, купцы и заводчики полезли… исхитрились, исскупились, оскудели духом. Одно слово, фармазоны… А как в Писании: удобнее верблюду сквозь игольные уши пройти, нежели богату в Царствие Божие войти.

Костеря раскольников, бабушка Маланья вроде и забывала, что и молодуха-то ее семейского кореня… Да и, грех не молвить, старовер староверу тоже рознь, если припомнить разные согласия и толки,— тех же обмирщанников, какой была молодухина родова, отсохшая от древлеотеческого древа, прикочевав из красночикойского семейского села в новоправославные либо единоверские деревеньки. Перекрестились в благодатное единоверие, исповедывались и причащались в церквах великорусских, а не в рубленых из кондового листвяка, замшелых молельнях, не в скитских часовенках да келарнях, и клали крестное знамение уже и не двумя суровыми перстами, а мягкой, ласковой щепотью, хотя по-семейски — вроде кукиш ладили. Прости, Господи… А мать Ванюшкина к тому же не токмо обмирщанилась, перекрестилась в единоверие, но и замуж-то вышла за поганого сибирца, почти гурана, — Петра Краснобаева. Ванюшка до пяти годов жил подле своего красночикойского деда Любима Житихина, на пять лет перевалившего век, и даже бывало отчаянно спорили, не поделив вареные картохи. Дед в сердцах стращал: «Ванюха, поросячье ухо, сечь тебя надо денно и нощно, абы дух твой варначий выбить и душу спасти от кобей бесовских…»

А то что семейские богато либо крепко зажили, так стяжали благо разумением и потом своим, а душа что, душа и в скудости, и сытости может зачичереть либо, наоборот, спасения искать. Святоотеческое же древо старой веры к исходу усталого девятнадцатого века, на кровавом восходе двадцатого пустило столь густолистых ветвей, что уже и мутно виделся сам хребтовый аввакумовский ствол; недаром же и приговорка шаталась по сибирской украинной Руси: дескать, что ни деревня — согласие, что ни село — толк. Случалось, в деревне-малодворке… да и на улице одной… уживались, хотя и в спорах, самые разные семейцы: и поморские, и белокриницкие, и беглопоповские, и беспоповские, и федосеевские да окулькины, дунькины с их безвенечьем: «лучше семерых родить, чем замуж ходить», и тюрюкановские, и гурьевские, и темноверцы, что не признавали ладана и свечей, и Бог весть еще какие. Даже, прости Господи, и дырники народились, что, подобно духоборцам, иконоборцам, баптистам, иеговистам и прочим еретикам, поклонялись якобы «Христу не мазаному, не писаному, а Христу животворящему», – молились в слуховое оконце, навроде дыры, прорубленное в избянном венце на солновсход.