Вениамин Колыхалов - Горислава

Стоял погожий теплый день середины мая. Прилетели кукушки, задорно переговаривались с верхушек деревьев. Матрена Олеговна сидела на врытой скамейке, глядела с яра на новое воцарение воды. Отсюда, с высоты птичьего полета, красиво смотрелось залитое левобережье. Придет срок, войдут в берега озера, речки. Луга будут ждать покосников. Расшумится от нетерпения осока. Осыплет семена пырей. В ворохах давно некошеной умершей травы будут сновать мыши.

Заросшие тропинки косарей занесло песком и илом. Давно свалены водой балаганы. В колесах заброшенных конных граблей застряли коряги, палки… поставили деревне палки в колеса, сселили крестьян. Водоворот сселения оказался сильным, закрутистым. Из укрупненных поселков тоже течет народ. Трудно остановить упорный поток.

Земля будто отделилась от людей, зажила своей давнишней свободной жизнью. От затяжных раздумий Матрену Олеговну стал печалить веселый пейзаж.

Вскоре к берегу подошел быстроходный белый катер связи. По земляным ступенькам поднялся сухолицый, пенсионного возраста мужчина, поздоровался.

— Игольчиков далеко живет?

— На самом краю.

— Телеграмма ему. Не передадите?

— Переда-а-м, хозяйка ведь его.

— Совсем ладненько. Распишитесь вот тут.

Буруня за собой высокий вал, катер отчалил. Матрена Олеговна развернула листок, прочла: «тов. Игольчиков конце мая находитесь дома следователь Синицын».

Дома швырнула на стол бумажку, укорила:

— Достукался, доносчик!

Буквы плясали в глазах Крисанфа, никак не вытягивались в строчку.

— Не забыли тебя за давностью лет, — отчитывала Матрена Олеговна. — Вышло все же наружу шило сапожное. Сколько тебе говорила: доберутся-разберутся. Позорище! Тебя уже под домашний арест взяли: находись, мол, на месте, при избе, при хлеве.

Подавленный старик окаменел, не дерзил. Первой мыслью было опуститься в подполицу, выпить для успокоения нервов. Вот оно… вылезло наружу. Подняли дело о смолокуре Гришаеве. Не зря сыновья зачастили в район, в область. Расшевелили гнездо, следователей науськали.

— Что же, Мотря, со мной будет?

— По заслугам получишь — вот что. Прожил жизнь — богу свечкой не был, зато черту кочергой стал.

Изнеможенная душа просила успокоения. Вышел во двор, закурил. Крепкие затяжки доводили оконечность «козьей ножки» до малинового накала. Игольчиков ранее что-то слышал о судном дне, но не предполагал, что этот страшный срок настигнет его и где — в далекой, полузаброшенной деревне. Нарочно не выбирался на людные места, не мозолил глаза облеченным властью районщикам, писал анонимно… Добрались все же.

Вернулся в избу, открыл подполицу: пахнуло могильной сыростью. Сквозь трещины в бетоне сочилась вода, скапливалась на полу. Старик заметил, что куда-то изчезли ушлые крысы, поспешили покинуть трюм обреченного корабля. Вздул «летучую мышь», опустился в бункер. За дружную весну сосновый крепеж повело, местами выдавило подпорки. Образовалась новая большая трещина над топчаном. Часть стены накренилась, при смещении разорвала репродукцию: бурлаки остались по одну сторону, баржа по другую. Она плыла сама по себе, журчащая в щелях вода оживляла картину покинутой баржи. Прыгающие пятна света теснили зловещий мрак подземелья. Крисанф собирался пройти до конца всю штольню, осмотреть ее — побоялся. В любую минуту мог рухнуть многотонный потолок, похоронить заживо. Из-под ног выскочила тощая жаба, ударилась о крепежную стойку и перевернулась. Брезгливо отшвырнул ногой бородавчатую тварь, заторопился к выходу.

«Жизни уже нет, — толклась навязчивая мысль. — Судьба — прах, бетон — прах».

Сидя у ворот на скамейке Матрена Олеговна вязала носок. Близнецы-апостолы должны беречь ноги: на вязанину усердная мать пускала толстую шерстяную нитку. Бесшумные сияющие спицы проворно мелькали над теплым носком, словно ловили на отполированные кончики притягательные лучи, сливали их для тепла с белой пряжей. За вязанием думала: «К осени соберу посылку: сала, копченой домашней колбасы, по паре носков. Пусть порадуются детушки, вспомнят меня, деревню, дом родной… Петр и Павел вспомнят — мне икнется. Если смерть не поторопится сжить меня со света — на будущий год съезжу в город. Пусть головой, грудями помучаюсь от воздуха ихнего, зато сыночков посмотрю, с внучатами повожусь… Запомнят бабушку, тогда и в могилку легче сойти. Умещается жизнь-коротулечка от платья подвенечного до савана. Не успеешь при рождении открыть глаза, закрывать вскоре навечно придется. Слава Богородице, жила не с сатаной в ладу — с людьми. На трудах руки износила, но душа в целости-сохранности осталась. Перед кончиной вертеться, как змее на муравейнике, не придется…».